Сатир несчастный одноглазый
Доитель изнуренных жаб…
Буйным и звонким влетает в поэзию Василий Каменский, в кумачовой рубахе, с саженью в плечах. Удалый и грустящий, грубый и нежный, слова его – песни разливающиеся, разукрашенные то бусами и лентами – когда стихи его девушкам и грустинницам, то кривыми татарскими ножами и мозолями – когда стихи его Стеньке Разину и крестьянам.
Лирика Сам. Вермель – вся из крови. Танки не потому, что важна Япония, а потому, что чрез них близок путь к иной, широкой амфиладе слов востоко-русской формы:
Я мудр. Черный весь –
Ветром лицо золочу.
Настоящий подвиг преодоления тяжелой массы слова совершил Б. Пастернак в своей книге «Близнец в тучах», в которой показаны образцы изумительной, налитой выпуклости поэтического материала. Ощущение и недоверие к видимому проверяется пристрастным, режущим интеллектом. Каждое слово – точно автопортрет.
Как казначей последней из планет,
В какой я книге справлюсь, горожане,
Во что душе обходится поэт
Любви, людей и песен содержанье.
Как будто в стальной двойной раме выставляет Ник. Асеев свои слова. Потерявши личину романтика и пройдя чрез «магистрали улиц», поэт предстал как своеобразный, четкий рапсод русского лада. Достигнутая сила слова и формы выдвинула Н. Асеева в ряды лучших поэтов.
Увлечение новыми возможностями стиха характеризуют пьесы Д. Варравина, поэта, для которого организм природы и организм слова связаны нераздельно.
Есть какая-то растительная жизнь, есть боль, есть удивление и восторг, есть кроткость и набожность в словах Рюрика Ивнева. Большеглазая детскость, выращенная в квартире – каждое слова точно комната, в которой и ковер, и стол, и зеркало… а иногда и изображение в этом зеркале – свое, глаз, ушей, пробора, волос, колпака… Иногда странные «почему-то», будто белая кровь, будто счастие в несчастье. А стиль напряженный, четкий, хрупкий:
Мне нравится моя новая прическа…
. . . . . . . . . .
Одену я колпак дурацкий
И стану бродить по Руси.
Кликушество, затаенный и явный страх – от страха бьющиеся друг о друга слова, а меж них, мертвый, пугающий, лик поэта. Т. Чурилин в «Весне после смерти» заразил свои слова каким-то безумием, в котором он заставляет их биться; даже и в период расцветшей, и расцветающей «Весны».
Сред сред салонных пятница голубая,
(Пятница, пятница, пятница – голубятница…)
Слова в лирике К. Большакова всегда нарядны и соперничают друг с другом в силе выразительности и сравнения:
У меня глаза, как будто в озере
Утопилась девушка, не пожелавшая стать матерью,
Это мои последние козыри