Фантазия, пережитая с Вильчиньским, родилась из давящих болей сердца, истосковавшегося по иным местам, и молщего мозг дать хотя бы мгновение безумия, которое пугает других, но человека делает свободным и непоколебимым в решении сделаться безумным. Разговаривали они буквально несколько минут между одним танцем и другим, затем кк вновь втягивала в себя кадриль, и вновь они общались лишь взглядами, когда же музыка умолкла, оба выбрались на двор, уселись в ее коляску и убежали. Вот так, попросту. Убежали, куда глаза глядят, в ту далекую страну, где следует остерегаться единственного ядовитого дерева со сладкими плодами, форма которых напоминает созревшую женскую грудь – как написал бы поэт дешевых любовных строф. Или так: он был рассеян и переполнен чувствами; она же вся была в счастье, она вся была в наслаждении, она вся была в слепоте и в огненном мечтании мошки. И так далее, и тому подобное. Судьба и вправду дала им в долг любовь, но с очень высокими процентами и гораздо меньшим сроком платежа, чем обычно дается влюбленным.
Они мчались по южному тракту, на Люблин. У Изабеллы в глазах не таилась поющая во весь голос радость. Вильчиньский целовал ее губами из красного пьянящего вина, жизнь казалась сказкой, в которой влюбленные "жили долго и счастливо". Случается, что люди живут долго. Только не случается, чтобы жили счастливо. А поскольку притворство является стилем жизни всякого человека в любых обстоятельствах и в любое время – все, в отношении чего мы делаем вид, является действительностью. Вот тогда люди живут счастливо.
Перед вечером они остановились. То было маленькое поселение, где каждый дом, любая ограда, какое не взять окно и всякая вещь говорили о нищете. То был городишко настолько монотонный, как все ему подобные, в которых одно неподдельное счастье случается раз в сто лет, и нужно несколько веков, чтобы это счастье поселилось в женщине. Над рынком вздымалась вонь конского навоза, который перепачкал ее новые туфельки и занес тот вонючий запах в постоялый двор, к сотне подобных запахов. Там они занимались любовью, и он был богом той ночи, похожей на все ночи первой любви, когда не пусты не только руки, но и души.
Утром они отправились в дальнейшую дорогу, но уже не так, как в предыдущий день, не в чувственных вздохах, в интимных касаниях, в извечном шепоте: "навсегда" и "никогда", во взглядах глаза в глаза с расстояния носа, но в молчании рядом. Два молчания в сердце тьмы.
Следующее место постоя было еще более вонючим и грязным. Вечером Изабелла сделалась беспокойной, словно бы неподвижность жаркого заката ее раздражала. Вонь дешевой водки, проникающая сквозь стены из помещения на первом этаже, пьяные вопли, не позволяющие заснуть в течение всей второй половины ночи, какие-то запаршивевшие коты, гвозди в полу, пятна на стенах, еда в щербатых мисках, и вновь свет дня, обнажающий этот чуждый мир (наш поэт написал бы: заря содрала с них одеяние объятий, которым покрыла их ночью рука любви…., и т.д.), все отвратительное, гораздо худшее не только в отношении мечтаний, но чем гадкая жизнь при безразличном муже во дворце и в садах, в которых духами поливали даже овечек с бантами на шеях. Утром Изабелла сказала ему, что его любит, и что должна возвратиться домой, потому что забыла забрать браслет. А больше нечего было и говорить. Тогда до Вильчиньского дошло, что бытие формирует любовь.