Во время всей обратной дороги она удерживала сезы и выглядела приболевшей. С Вильчиньсим творилось то же самое. Наблюдая одни и те же пейзажи, тянущиеся в обратную сторону, одинокие кресты и перекрестки, он чувствовал в груди неведомую до сих пор боль и раздумывал о собственном поражении, в то время как Изабелла констатировала, что тот лирический идеал пастушеской любви, к которой столь настырно рвались дамы из общества, инфицированные чтением французских романов и рассматриванием картин, лучше всего, должен остаться в книгах, ибо прав был Томатис, насмехаясь над подобными фантазиями, которые сам он называл "неумытым аффектом". На варшавской рогатке они услышали, что ее семейство в панике. Поначалу они отправились в Голубой Дворец, место жительства молодых Чарторыйских (на Сенаторской улице), а затем во дворец Марии и Августа Чарторыйских на Краковском Предместье, но и здесь никого не застали – оба дворца стояли в лесах, здесь шла их перестройка. Мажордом сообщил беглецам, что господа принимают российских гостей в деревенской резиденции за городом. Туда добрались под вечер. Темнело. Коляска развернулась вокруг большой клумбы при подъезде и остановилась между двумя колоннами лестницы, н которую выбежала куча женщин и мужчин. Лошади еще перебирали ногами на месте, когда Изабелла, не сказав ни слова, без единого взгляда, спрыгнула на гравиевую дорожку и побежала к своим. Увидав ее, женщины подняли крик – она была растрепанная, грязная и бледная, платье у нее было порвано и помято; в глазах же – отчаяние обиженного ребенка. Она бросилась в объятия дамы в возрасте и разрыдалась.
Александр тоже вышел и почувствовал на себе десятки взглядов. Он находился в зоне полумрака, куда не достигал бьющий из окон свет, но ему казалось, что эти глаза жгут всяческую пору на его лице. Он направился к воротам, но неожиданное прохладное дуновение напомнило, что в коляске остались его перчатки и пелерина. Он нервно завернул. В тот же самый момент один из русских офицеров, которые перешептывались с хозяином, взял из рук лакея факел и сбежал с лестницы, заступая чужаку дорогу. Александр почувствовал жар на щеках и прищурил глаза, так близко русский поднес ему пламя к лицу. Из-за факела донесся заданный бешенным голосом вопрос:
- Ты куда, сукин кот?
Левой рукой Вильчиньский отвел факел, а правой ударил. Попал в висок, перескочил лежащего и бросился бегом к воротам. Его опередил приказ, отданный с лестницы, и железные крылья с грохотом сомкнулись, закрывая ловушку. Тогда он свернул к деревьям сада. Когда находился уже на полпути, открыли псарню.