"Сомневаюсь", со злостью подумал Кишш, хотя, слушая, почувствовал на миг, что человек, о котором шла речь, каким-то образом ему близок. Только голова его была занята нищим.
- Что ты о нем думаешь? – спросил он у писаря, когда они остались только вдвоем.
- Страшный это человек, капитан.
- Сам вижу, но что ты о нем думаешь?
- Думаю, что если он не величайший из известных мне сукиных сынов, тогда это святой, - очень серьезно сообщил Грабковский.
Несколько минут они шли молча.
- Капитан… - неожиданно отозвался писарь.
- Да?!
- Все время я думаю о том, кто… То, что Репнин, это понятно, но ведь не лично. Это должен был сделать повар маршалка или кто-то из слуг. Может, стоит переговорить с мажордомом Белиньского, это человек пожилой и мне кажется приличным…
- Правильно думаешь, поговорим с ним завтра.
Тем временем Рыбак возвратился к себе домой, а точнее, в один из своих домов, в Варшаве и под городом у него имелось их несколько. Не станем повторять выражений, которыми он одарил Вильчиньского и которые закончил словами:
- Мне весьма жаль, "Волк", но наша дружба кончается! Это был такой предпоследний твой номер!
- У тебя уже имеется другой волк, так что я тебе не нужен? А израсходованное на помойку?
- Ты сам отрываешься. Мне хочется иметь много волков, вы оба мне нужны, только я не могу терпеть таких выходок, как та никому не нужная стрельба или твое сегодняшнее поведение! За слишком уж высокую ставку я играю, чтобы позволить все испортить безответственным людям. Прости, но после следующего раза мы распрощаемся! Отдашь дом и шкуру англичанина, а сам можешь идти к черту, можешь вновь играться в "Басёра", но я тебе этого не советую, потому что тогда он тебя найдет…
- Вот как раз этого я бы ему не советовал, разве что он разыскивает своих предков, а я могу это ему устроить! – процедил Вильчиньский.
- У тебя имеется какая-то причина его ненавидеть?
- А что, необходимо иметь?
- Ты обязан или выполнять мои приказы, или уйти! Выбирай!
Вильчиньский ничего на это не сказал. Он тяжело дышал, словно схваченный зверь или непослушный ребенок после бега наперегонки, завершившегося очередной неудачей, бессильный по отношению к приятелю, которого любил и проклинал, и которого мог бы одним движением выкинуть из золотой клетки в сточную канаву, а как раз этого он не хотел столь же сильно, как ненавидел собственную неволю. Некая коварная разновидность греха, называемая завистью, все то, вызывающее агрессию против венгра бешенство единственного петуха во дворе, когда он видит соперника с такой же могучей грудью, крупными когтями и столь же пышным гребешком, было не столь мучительным стрессом, чем то бессилие в отношении короля нищих, даже хуже, вице-короля, поскольку Рыбак говорил, что над ним стоит таинственный шеф, Нинелли, стрессом человека, не выносящего приказов, а сам является сержантом в иерархии собственного отряда; хищника, в груди которого горящий факел и нож, а в ногах – тень дрессировщика, вцепившаяся зубами в убегающие пятки. Он сидел, не шевелясь, и переваривал это в себе, а время незаметно уходило, и капли нервной музыки в его голове барабанили все слабее, сам он успокаивался, расслабляя мышцы и постепенно приходя в себя. Через мгновение нищий спросил: