Не без причины, как видим, английское слово "graft" означает одновременно и взятку, и садовый привой – "английский садовник" польского короля достиг цели. Станислав Август сказал ему при прощании:
- Эти дукаты, милорд, я потрачу против рублей, которыми Репнин покупает себе союзников.
- Так я и думал, ваше королевское величество, - ответил на это Стоун, - нет лучшего противоядия на яд, которым является золото чужой державы, служащее для закупки измены в Польше. Сама же измена – это самый худший из ядов, она действует словно "aqua tofana", смертельно поражая организм, но не оставляет следов, и отравленный умирает как бы от обычной болезни. Отравители внушили бы Польше, что она умерла от собственной анархии ил невозможности остановиться самой. Но если предварительно применить противоядие, всякий яд оказывается слабым...
- Кстати, дорогой друг, а не знаешь ли ты, случаем, правда ли, будто бы маршалок Белиньский скончался как раз от этой воды? Дошли до меня как раз такие слухи...
- Об этом, сир, мне ничего не известно. Сплетничать легко, но это должны были бы выявить врачи, как того желал Филдинг... А теперь, милостивый государь, я с вами распрощаюсь.
И стоун вышел, изумленный тем, что все прошло так легко. А еще через несколько часов ряды изумленных выросли еще больше...
К изумлению не только марщалка сейма, Чаплица, сенаторов и депутатов, но даже и дядьев Понятовского, князей Чарторыйских, на следующий день Станислав Август сделал неожиданный прыжок в сторону: в кулуарах он начал агитировать против того, чтобы поддаваться России в чем-либо, называя всякую возможную попытку усомниться в приоритете католической веры преступлением, в конце концов, требовать вывода российских войск из Польши, и он даже не снизил голос, видя приближающегося князя Репнина.
Наверняка, мой читатель, вы слышали поэтические рассказы об окаменении от изумления; наверняка должны были слышать – ибо, в противном случае, следовало бы признать, что вы мало о чем слышали – о госпоже Лот, супругу некоего родича Авраама, которая от изумления превратилась в соляной столб; знаете вы и том, как изумление привело к тому, что один из сыновей Креза заговорил, хотя от рождения был немым. Но ни одна из этих историй, ни резец Фидия, кисть Леонардо или даже карандаш Пикассо, не могли бы дать вам понятия о том изумлении, которое овладело лицом князя Николая Васильевича Репнина при виде бунта человека, к которому до сих пор он относился словно шарманщик к сидящей у него на цепи обезьянке. Сейчас же обезьяна нагло глядела ему прямо в лицо и всяким предложениями об иноверцах возбуждала аплодисменты слушающих и личную ярость посла. Даже рьяные враги Понятовского не осмеливались полемизировать с обезьянкой, газа которого лучились предостережением шекспировского короля Лира: "Когда говорит повелитель, собаки пусть не лают!". Репнин сделал глубокий вдох: