С вершины башни видно каждое селение, каждое имение и каждый город, а лучше всего – Варшаву, во всем ее величии, на первый взгляд совершенно похожую на другие столичные города, в которых на каждом шагу встречаешь красавиц, каждую всего лишь раз, как один-единственный случай, но каждая овладевает тобой, проходя мимо, и в этом заключается колдовство этого заносчивого мира больших господ. Рано утром каменные дома и дворцы незаметно стареют, а жизнь тащится настолько сонно, что даже святые в глубоких нишах костела при кладбище мечтают о чем-то, пускай даже гадком и несвежем, что могло бы разодрать эту посеревшую простынку. Только в полдень город просыпается словно похмельная невеста, потягивается и начинает работать выстраиваемое с момента коронации Станислава Августа реноме съезжего дома всей Польши и Европы. По мере ухода времени, под конец дня раскручивается карусель балов-маскарадов, пикников, званых обедов, выездов, балов, ансамблей, "вечеров", театров, шулерских малин, танцев, концертов, флиртов и чудесных интриг. Мир походит на громкую свадьбу, на которой все пользуются испорченностью отдающейся гостям невесты.
Правда – ни в одном ином городе того времени, за исключением, разве что, Неаполя и Петербурга, не соседствовали друг с другом столь непосредственно, самая изысканная роскошь и самая чудовищная нищета (трупы бедняков валялись на улицах так долго, пока их не убирали, за счет милостыни прохожих, самая бедная из бедных погребальная каста), только нищета является чем-то мало привлекательным, чтобы мы могли заниматься ею в этой книге. Давайте-ка вернемся к более забавным вещам.
Иностранцам, приезжающим в Варшаву в средине 60-х годов XVIII века, импонировала восхитительная свобода хозяев, наполненная доверенным, легким тоном, столь отличная от немецкой несгибаемости, итальянской скупости, французской пустоты и английской напыщенности, пропитанная сарматским темпераментом в забаве и ссоре, пониманием в напитках, богатством столов, гнущихся под самой богатой столовой посудой, умением танцоров и любовной сноровкой изысканных дам, не стесняемых какими-либо побочными склонностями при пересечении границ флирта. Достаточно сказать, что в ходе варшавского сезона семейной жизни просто не существовало; муж и жена проживали отдельно, не зная друг о друге, они встречались совершенно случайно на балах или в театре, ну а карнавал представлял собой истинный мораторий приличной жизни, он был отсрочкой вплоть до самого поста всяческих запретов, за исключением сексуального насилия и убийства. Париж сходил с ума от зависти