— Они не сказали, зачем привели вас к нам?
— Духи не говорят со мной, — приподняв подбородок, произнесла я, — они ведут меня.
Морщинка на секунду появилась на лбу Итенсиля, уши оставались неподвижными. Он отпил травяного чая и вкрадчиво проговорил:
— Простите, Вестница, я не хотел вас обидеть. Вольные, — бросил взгляд на Ромиара, — нечасто встречаются в жизни, но слухи полнятся их деяниями. А Вестницы столь редки, что узнать о них удается лишь из легенд.
— Мы появляемся тогда, когда духам нужно молвить.
— Вы совсем ничего не едите, — тихо проговорил Крисвет, склоняясь ко мне. — Может, хотите чего-нибудь сладкого: варенье, мед…
— Вестница не любит мед, — встрял Кейел, откинувшись на спинку стула. Дружелюбно улыбнулся и мягче пояснил: — Плохие воспоминания.
— Вас кто-то обижал в прошлом? — полюбопытствовал Далир, подливая Ив молока.
— Мое прошлое отняли.
— Совсем? — нахмурился Итенсиль.
Я открыла рот, но застыла: ни вдохнуть, ни выдохнуть не получалось. В ушах запульсировало, а мир застелило сапфировое марево. Ромиар, глянув на меня, перестал улыбаться и заметно напрягся. Упираясь в стол, я поднялась и тепло улыбнулась.
— Духи не правят Фадрагосом, Итенсиль. Фадрагос правит духами. Они ведут меня мягкими тропами, — замолчала, приподнимая подбородок выше, будто поставляла лицо солнцу. — Но так было не всегда. У меня отобрали семью и будущее, имя опорочили, гордость разбили. Я топталась на осколках, пока не привыкла к боли. Пока не отреклась от всего, что любила в себе. И потеряв все, обрела путь к вере. К самой сильной вере, какую только можно придумать. Мое прошлое отняли, но подарили тайну, а в ней — знания. Я несу ее в своем сердце, — прижала руку к груди. Слезы потекли по щекам, голос стал громче: — В нужное время я разобью сердце, чтобы освободить тайну и подарить знания достойному. Вестницы следуют за духами, но не служат им. Так было всегда. Мы рождаемся слабыми от чувств и ослепленными жадностью. Наша дорога извилиста: она калечит ноги, бьет по рукам, а после рвет душу в клочья. Но она нужна нам. Она помогает прозреть, — сглотнула горький ком, с трудом удерживаясь на ногах. — Только зрячий способен увидеть тернистый путь, проложенный собственной смертью.
Ивеллин выглядела озадаченной, Ромиар побледнел, а Кейел, низко опустив голову, замер. Я рухнула на стул и, спрятав лицо в ладонях, разрыдалась. Сердце колотилось, в груди сжималось. Меня трясло.
Я никак не могла остановить слезы, живьем оплакивая себя.
Завтрак был безнадежно испорчен. Кейел услужливо предложил мне прогуляться, подставляя руку. Птицы щебетали, ветер гнал облака по небу, шелестел травой. Жители провожали нас заинтересованными взглядами. Никто из нас не спешил начать разговор. Между нами росло безмолвное напряжение.