Римский филолог Лоренцо Валла (1407–1457) первым осмелился систематически оспаривать авторитет Аристотеля. Он считал, что Аристотель с его «золотой серединой», требованием избегать крайностей, слишком труслив и нерешителен, тогда как новая эпоха нуждается в героях. Поэтому Валла считал, что многие унаследованные от античности и средневековья понятия надо переосмыслить в положительном ключе, например понять жадность как бережливость, а расточительность – как щедрость. Тогда, исправив систему понятий, мы исправим и нравы людей, с чем не справился Аристотель, опиравшийся на предрассудки готовых словоупотреблений.
Лоренцо Валла говорил, что слова, во-первых, многозначны (каждое слово имеет несколько словарных значений) и, во-вторых, явлений все равно больше, чем слов. Мы часто обозначаем одним и тем же словом прямо противоположные вещи: мы можем сказать «этот человек смелый» и в одобрение, и в осуждение, или «этот человек известный» в хорошем смысле или плохом. Мир становится все более непознанным, и поэтому, считал Валла, следует не умножать количество слов, но ограничиться их небольшим числом, – притом развив воображение, имеющее для Валла нравственный смысл. Ведь оно позволяет увидеть лучшее в привычном поведении и учит следовать этому лучшему. Так из факта ограниченного запаса слов возникло представление о безграничном воображении.
Близок Валле был его коллега Джаноццо Манетти (1396–1459). Наиболее известна его «Речь о достоинстве человека», прославляющая человека как венец творения, как существо, способное создавать и любые вещи, и любые понятия. Таким образом, возвеличивая человека, Манетти тоже требовал творческого пересмотра всех прежних понятий ради торжества добродетели. Манетти занялся также, по совету Валлы, исправлением перевода Нового Завета. Иероним, по его мнению, жил в эпоху упадка нравов и политических институтов и потому не смог передать все смыслы, какие надо, что-то сказал слишком криво и примитивно.
Так, в переводе Второго послания Петра, где Иероним ставит слово «воздержание» (abstinentia), Манетти помещает «сдержанность» (continentia), тем самым заменяя аскетическое требование на светскую вежливость. Где Иероним пишет «вдохновенные» (inspirati), там Манетти ставит «захваченные» (delati) Духом, тем самым превращая действие с неопределенной целью в действие, имеющее явное начало, середину и конец, действие, в фактической реальности которого мы можем убедиться. Вместо «отрицают» (negant) ставит «отрекаясь» (abnegantes), вместо «осудил на муки» (damnavit) – «предал на муки» (condonasset), опять чтобы вместо простого отношения, простого жеста неприятия, было описано действие со всеми его параметрами. Вместо «лживые» (mendaces) учителя говорит «ложные» (falsi), чтобы опять же говорить не о частностях характера, а о специфике действия. Облака у него подняты не «вихрями» (turbinibus), а «бурей» (tempestatis), а Лот вырвался не из «роскошествующего общения», но «вращения среди роскоши», образы стару становятся ярче, рельефнее, хотя, может быть, менее хлесткими, чем у Иеронима.