Позитивизмом в XIX веке называли убеждение, что развитие научного знания подчиняется общей логике, и, следовательно, развитие естественных наук сделает и общественную жизнь разумнее. Позитивизм, то есть уверенность в «позитивности», положительности научного знания для решения всех философских вопросов, представляли такие мыслители, как Огюст Конт (1798–1857), Джон Стюарт Милль (1806–1873) и Герберт Спенсер (1820–1903). Вот как рассуждал, например, Милль. Материя и дух (он же сознание) равно реальны, но их реальность не первична. Первично ощущение, которое ищет для себя материал, находя его в материи, и ищет возможности себя продлить, находя ее в сознании. Таким образом, в системе Милля, по сути, нет субстанций вообще, есть только процессы. Поэтому Милль склонялся к утилитаризму, учению, у истоков которого стоит Иеремия[6] Бентам (1748–1832). По учению утилитаристов, благом будет всё то, что ведет к увеличению блага в обществе.
Различие между позицией утилитаристов и позицией Канта обычно иллюстрируют мысленным экспериментом с трамвайным вагоном[7], который придумала в 1967 году Филиппа Фут. По рельсам несется трамвай без тормозов, который вот-вот сшибет пять человек. Можно только перевести стрелку на другой путь, и трамвай убьет лишь одного человека на этом пути. Утилитарист скажет, что, конечно, гибель одного человека предпочтительнее гибели пяти, а последователь Канта – что нельзя относиться к другому человеку как к средству, даже если это приведет к спасению пяти человек. Но на самом деле, можно представить и случай, когда последователь Канта переводит стрелку, например, исходя из публичного употребления разума по законам данного государства, если, скажем, в этом государстве принята смертная казнь и потому всегда и так есть вероятность казни невинного; равно как и случай, когда утилитарист не переводит стрелку, скажем, если он исходит из того, что отсутствуют какие-либо данные обо всех шестерых, следовательно, нет никаких оснований принимать какое-либо решение относительно них. Исторические утилитаристы обычно были государственниками и республиканцами, и для них было несомненно, что граждане приносят пользу стране и вносят вклад в общее дело, поэтому, скорее, надо спасти пятерых граждан.
Спенсер поправил Милля, сказав, что все же субстанции есть, но не как некоторое непреложное бытие, а как то, что пользуется чем-то другим. Например, Спенсер остроумно ответил на известный парадокс, что первично, курица или яйцо, сказав, что конечно, яйцо, потому что курица – лишь аппарат, которым пользуется яйцо, чтобы получилось другое яйцо. Яйцо вырастает в курицу исключительно с целью снести яйцо, поэтому яйцо следует признать субстанцией, тогда как курицу – даже не набором свойств, а просто некоторым моментом осуществления этой субстанции, причем моментом отрицаемым – когда возникло новое яйцо, курица уже не нужна. Отчасти Спенсер здесь наследует гегельянской концепции «хитрости разума», что история использует субъектов для своих целей независимо от их личной позиции, но только если у Гегеля разум обладал способностью ставить цели, то у Спенсера есть только первичная форма субстанции. Конечно, рассуждение Спенсера прежде всего было рассчитано на поддержку эволюционной теории Чарльза Дарвина, предупреждая вопросы читателей, почему природа постоянно эволюционирует, без всякой жалости отбрасывая предыдущие формы, а настоящие формы утверждая только как временные. Кстати, именно Спенсер, а не Дарвин первым ввел термин «приспосабливаться» к окружающей среде, что в оригинале звучит как «становиться наиболее годными» для нее.