– А как ты хотел? – усмехнулась баба-яга – Ты, живая плоть и кровь, вторгся в пространство тридевятого царства, оно или прогнать тебя должно было или сожрать – и приметив метлу на поляне, она ехидно промолвила – видно не по зубам орешек вышел… Где с таким удалым молодцом сдюжить, коль он мою метлу оседлал и летать на ней повадился!
– А почему же я раньше, попадая в тридевятое царство, оставался целым и невредимым? И ледяного озноба не испытывал…
– Все ты с вопросами лезешь, а у меня дел сегодня невпроворот. Тебя я по уму готовила, по принятому обряду: усопшего надо обмыть, одеть, по нему трапезу провести и тогда душа может отправиться в мир иной. Вот и вспоминай: брюхо у меня набивал, в баню ходил, спать на сундуке укладывался? – Верунга заговорщицки подмигнула – во всем знание нужно, да у тебя голова светлая, ты ею разумно распорядишься.
– Благодарю, баба-яга за доброе слово. Голова у меня может и светлая, да за Вашей хитростью ей не угнаться. Вы с Водяным два сапога пара.
– Молод еще обобщение по старикам варганить и незачем на меня иль Водяного обиду держать. С добротой мы к тебе, без коварства относимся – сердито вспыхнули глаза старухи.
– Прошу простить меня – осёкся Светозар за неудачное высказывание – не со зла. День сегодня у меня насыщенный выдался, вот и нервы на пределе.
Баба-яга Верунга сменила гнев на милость:
– Не я звала к себе, но раз разыскал, то велю мне подсобить. Сестра моя с шабаша[42] не вернулась, а здесь всю семью в тридевятое царство переправить требуется. Особый случай произошел с ними. До вечера управимся, отпущу тебя с гостинцами для Водяного, а сейчас бери лебедей и тащите тело отца семейства к печи.
Светозар хотел было отказаться, но что-то внутри его подсказывало, что баба-яга Верунга не примет отказа, и потому, превозмогая ужас и отвращение перед полуразложившейся плотью, он до поздней ночи помогал старухе завершить обряд сжигания, а потом вместе с ней проводил тени усопшей семьи в тридевятое царство, к их прекрасным садам, где благодать, умиротворение и ласковое пение птиц окружили вновь пожаловавших гостей, наполнив их потерянные души красками счастливого забвения.
Выбираясь из садов обетованных, Светозар приметил огненно-красную птицу невиданной красоты, от взмаха крыльев которой искры рассыпались во все стороны. Баба-яга обозвала её жар-птицей и поведала, что в земном мире такие давно уже не водятся, всех когда-то изловили, пересажали по клеткам и в конечном счете истребили, но в тридевятом царстве они стали попадаться все чаще и чаще. Жар-птица совсем не боялась человека, и, к радости Светозара, позволила подойти к ней, погладить, покормить ягодами, полюбоваться огненными перьями и сказочным радужным шлейфом, стелющимся по земле от её хвоста. Он стал упрашивать Верунгу забрать жар-птицу с собой, предлагая держать на дворе вместе с гусями-лебедями, но баба-яга наотрез отказала. Тогда Светозар улучшил момент, спрятал её в котомку, решив открыть правду, когда оба вылезут из печи, полагая, что в этом случае старуха сжалится. Так он и поступил, но как только жар-птица была извлечена из котомки, Светозар услышал нечеловеческий глухой, словно из подземелья рык, пробежавший над лесом и ушедший неизвестно куда, отчего земля под ногами затряслась. В тот же миг испуганная, с перекошенным лицом баба-яга Верунга схватила ближайшего из лебедей за шею, и тут же бросила его обратно в горнило печи, взяла метлу и завертела затейливые круги над головой. Когда устрашающий рык приблизился к границам поляны, заставив своим ревом стынуть кровь в жилах, он начал резко менять свое положение, прыгая с вершины сосен до ближайшего куста, пока не оказался у старухи на кончике метлы. В этот миг баба-яга была страшна в своей ярости, её звериная, дикая гримаса на лице не уступала напору неведомого рыка. Ловким движением она одной рукой открыла заслонку печи, другой сунула помело метлы вовнутрь, и нечеловеческий вопль эхом исчез в глубинах печи.