Год лейтенант Агафонов приходил в себя. Кости ног, рук были переломаны, позвоночник сдвинут. Три месяца пролежал бревном в гипсе от пяток до шеи. Няни кормили с ложечки. Сначала сняли гипс с ног, потом с рук и шеи, но на туловище еще оставили на три месяца. Мясо клочьями отпадало по всему телу. Руки плохо слушались. Но Иван был молодой, задиристый, настырный. Хорошо говорить стал только через год. Врачи удивлялись его живучести. Когда пришел в себя и сквозь пелену увидел себя, закованного в гипс, то мысленно пошутил: «Хорош из меня снаряд получился – бронебойный». Дурных мыслей не было: ребята из его роты лежали в земле, а он наверху, надо выбраться, чтобы отомстить за сослуживцев.
Осенью 1942 года Ивана комиссовали подчистую. Первое время Иван ходил на костылях. При постановке на воинский учет ему предложили должность начальника мелового карьера. Хотелось в школу, но речь не четкая, да и не выстоять и часа у парты, а тут спецпаек и лошадь с кошевкой. Да и детей надо было поднимать, их стало трое.
По весне 1943 года Иван затосковал. После Курской дуги немцев поперли восвояси. Иван усиленно занимался гимнастикой. В сентябре 1943 года пришел в военкомат. Военком объявил Ивану: за бои у высоты 237, за выполнение задачи командования ему присвоено звание старший лейтенант, и он представлен к ордену «Боевого Красного Знамени». Иван стал проситься на фронт. Врачи отговаривали. Написал письмо областному военкому. Пришло разрешение – в нестроевую часть. Дали направление в главный штаб. В поезде случайно встретил своего бывшего командира дивизии. Генерал Печенкин узнал Ивана по рыжему вихрастому чубу. Затащил в свое купе. Стал расспрашивать. Сообщил о наградах, на что Иван ответил, что знает – сообщили в военкомате. Генерал Печенкин был в ставке Верховного главнокомандующего. Уговаривал Ивана переходить на штабную работу: «Нам такие головастые нужны». Иван попросил генерала Печенкина отправить в действующую армию. Прибыл под Харьков в распоряжение командующего 3-м Украинским фронтом. В штабе предложили Ивану формировать противотанковый батальон или остаться в штабе. Во время беседы зашел командир дивизии прорыва. Послушал разговор и попросить: «Старший, давай ко мне, слышу, ты бывший директор школы, подход к людям имеешь. За три дня потерял трех командиров штрафного батальона и почти весь личный состав. Будет несладко». Агафонов ответил: «Согласен, но с условием: батальон буду укомплектовывать сам». Агафонов велел построить остатки батальона. Поздоровался с каждым за руку. Попросил рассказать о себе, но только правду, пусть и горькую, потому что о ней будет знать только он. В батальоне были и летчики, сбитые над территорией врага, и обгоревшие танкисты, и взвешенные, не выполнившие боевую задачу. Но двое с тонкими пальцами и наколками на руках, мутными глазами, не понравились Агафонову. Беседовать с ними не стал. Оставшихся после собеседования собрал у костерка и спросил: «Как же так? Три нет – нет трех командиров, и вас осталось семнадцать человек. Не берегли друг друга. Будем отрабатывать взаимовыручку в бою. Распределил по должностям. На второй день пришел попрощаться усатый, пожилой, с вкраплениями пороха на правой щеке, невысокого роста мужичок, без большого пальца на левой руке, списанный в тыловые части. Обратился: