– Не бойся, это я, – вместо приветствия произнес Шкуродер.
– Шкура? – тот недоверчиво выглянул в просвет между ладонями.
– Что-то ты пугливый стал! – криво усмехнулся Шкуродер и растянул губы в недоброй улыбке.
– Шкура! – воскликнул тот уже утвердительно и отнял руки от лица. – Приехал! А чего не позвонил?
– А то что, ты бы мне тут встречу с оркестром организовал? Или банкет в мою честь закатил?
– Да нет. Не ждал просто. Ты извини, я вставать не буду. Если хочешь чаю, сам согрей. Еду в холодильнике поищи. Там суп какой-то должен быть. Зинка, соседка, готовила. Она приходит, помогает. Сердобольная.
– А что с тобой? – спросил Шкуродер из чистого любопытства, без нотки сострадания в голосе.
– Да нога, черт возьми, болит что-то. Ходить можно, но боль зверская, аж в пот бросает и в голову отдает. Вот и лежу.
– У врача был?
– Да ну их, собак! Им бы лишь бы резать! Говорят, сустав менять надо, а это ж операция… Так хоть с трудом ковыляю, а потом еще вовсе слягу… Вдруг что не так, или заживать долго будет… Зинка, та тоже не нанималась ведь – помогает пока, а насколько ее доброты-то хватит, кто ж знает. Хотя вряд ли она из одной доброты со мной возится. На дом мой метит, не иначе. Скоро, думаю, попросит на нее отписать. Только фиг ей, а не дом! – Последнюю фразу отец сдобрил брызгами слюны.
– Могу денег дать на сиделку, – процедил Шкуродер таким тоном, чтобы тот понял: лучше отказаться.
– Не, я как-нибудь так… Хожу пока, и ладно. Может, поболит, да пройдет еще.
– Как хочешь… – Шкуродер дернул плечом.
– А чего приехал? Так просто? – Настороженный взгляд отца изучающе скользил по фигуре сына.
– Поговорить хотел. Давно уже. Ты как поживаешь-то? Нормально? Ну, кроме ноги, в остальном… Сны дурные не донимают? Виденья? – Шкуродер, в свою очередь, разглядывал отца, удивляясь, каким же тот стал беспомощным, усохшим. Дряхлый старик, не способный больше никому причинить зло, даже кроликам. – Кроликов-то не держишь больше? – поинтересовался, вспомнив вдруг.
– Сам видишь, какие мне теперь кролики! Зинке отдал за труды. Но это давно уж было, поди, теперь в долгу я у нее. А чего это ты про виденья спросил? – Отец подозрительно прищурился.
– Мучают, значит. – Шкуродер зло улыбнулся. – Так я и думал. Свет, вон, повсюду горит. Неспроста ведь.
– Старею, что поделать… – Старик вздохнул. – Сентиментальный стал. Жалею, вот, что наказывал тебя так сильно. Совесть меня гложет. – Внезапно заворочавшись, он приподнялся на локте и попросил шепотом: – Покажи спину.
– Зачем? – Шкуродер недовольно фыркнул.
– Покажи. Хочу посмотреть, все ли зажило. Мерещится мне твоя спина, вся в кровищи, почитай, все время мерещится – и днем, и ночью.