от
Van Cleef & Arpels), позволил блондинке проехаться своим конским хвостом ему по пиджаку (“Л’Эр дю тан”), обошел коротко стриженную вторую блондинку, маленького роста, пробормотавшую ему вслед: “С ума сошел!” (туалетная вода от
Rochas). “Три-ноль”, – подумал Пьер, и уставился на молоденькую девушку в джинсах и красном берете, приближавшуюся к нему быстрым шагом (“Пуазон”). Мужчина в вельветовых брюках и замшевой куртке шел ему наперерез, на ходу протирая очки, – ни парфюма, ни одеколона. Лосьон после бритья на шалфее с мятой плюс легкий запах светлого табака. На светофоре, пока горел красный, Пьер остановился рядом с бегуном, который, дабы не выбиваться из ритма, продолжал подпрыгивать на месте, – пот, разумеется, но также и “О соваж”. Бульвар остался позади. Пьер поравнялся с склонившейся над картой города супружеской четой – обоим лет по пятьдесят, похоже, туристы: у женщины – “Шалимар”, у мужчины – лак для волос “Элнет”. “Ворует у жены лак и делает прическу”, – догадался Пьер, но задерживаться возле пары было некогда, на него уже надвигались “Асперж” – вместе с женщиной с косичками в сером брючном костюме – и “Хабанита” на белокурой голубоглазой девушке. Он встретил еще несколько “Пуазонов”, еще один “Л’Эр дю тан”, два “Солстиса”, мужской “Лакост”, “Монтану” от
Montana, “Кварц” от
Molineux, “Анаис Анаис”, “Пуавр” от
Caron, “Сен-Лоран Рив Гош”, “Сикким” от
Lancôme, “Жуа” и – вот ведь сюрприз! – “Эпилог” от
Coryse Salome.
Добравшись до площади Сент-Огюстен, он сел на лавку, снял очки и шляпу. Кружилась голова. У него получилось. С террасы кафе сошел официант.
– С вами все в порядке, месье? – обеспокоенно спросил он. “Драккар нуар”, “Ги Ларош”, – ответил ему Пьер. Снова пошел снег, сначала повалили густые хлопья, потом поднялся ветер, закружив снежинки в метели. Домой Пьер вернулся промокший. Шляпу запорошило белой пылью. Он хорошенько отряхнул ее и положил сушиться на батарею.
18 апреля 1982 года он отставил в сторону свои блоттеры, завинтил пробки на пяти последних открытых флаконах, убрал их на место на полке. Вышел из комнаты, повернул в замке ключ, бросил его в первый ящик комода и напился выдержанного виски “Бомо”. Все было кончено. Своим символическим жестом он закрыл двадцать лет творчества. Никто и никогда не смел прикасаться к этому ключу; его указания не подвергались сомнению: “кабинет” всегда стоял запертым. Никто не имел права под каким бы то ни было предлогом, например чтобы пропылесосить, заходить в него. Эта дверь не открывалась на протяжении четырех лет и восьми месяцев. Кабинет превратился в могилу его таланта, в комнату Синей Бороды, где была похоронена витрина с ароматами. Аслан самолично спроектировал этот шкаф полукруглой формы с полками разной высоты, заставленными почти тремя сотнями флаконов с эссенциями. Краснодеревщик из предместья Сент-Антуан потратил полтора года, чтобы выточить шкаф из драгоценных пород дерева. Скульптор вырезал для него украшение в виде сирены: мифическая женщина с рыбьим хвостом прижимает к сердцу левую руку, а в правой, поднятой над головой, держит подставку с тремя блоттерами, похожими на зубцы короны. Именно так выглядела печать Аслана, его герб, его муза, изображение которой красовалось на его фирменных конвертах и почтовой бумаге.