Возможно, самым эффективным противоядием для цензуры был тот факт, что публичный запрет или сжигание книги – вернейший способ привлечь к ней внимание общества. Один иезуит как-то раз в шутку заметил: «Notabitur Romae, legetur ergo» («Что запрещено в Риме, обязательно прочитают») – если книгу включить в Индекс запрещенных, спрос на нее только вырастет. Когда испанские Кортесы в 1518 году направили острие своего пуританского пыла против опасности, угрожающей общественной морали из-за прочтения романа «Амадис» (впервые изданного в 1508 году), это официальное вмешательство вполне могло способствовать огромному росту популярности как оригинальной истории, так и ее бесчисленных продолжений, подражаний и адаптаций. И не гнев властей, а убийственная сатира «Дон Кихота» Сервантеса нанесла последний, смертельный удар этой европейской эпидемии. Когда запретили «Левиафан» Гоббса, Сэмюэл Пепис тотчас же купил его, но ему пришлось заплатить 30 шиллингов за подержанный экземпляр, притом что первоначально он стоил всего 8 шиллингов, так как «сейчас», в 1668 году, книга «пользовалась неимоверным спросом». Амстердамский издатель показал, что прекрасно разбирается в человеческой натуре, когда попытался сделать так, чтобы цензура запретила Bibliotheca Patrum Polonorum, «Библиотеку польских отцов» (1656), потому что первые продажи не оправдали его ожиданий. Однако его надежды компенсировать недостаток искреннего интереса к книге любопытством читателей из-за запрета не сбылись.
Первый успешный удар по ограничительным мерам в области книгоиздания был нанесен из Англии. В 1643 году парламент принял постановление в отношении печатников и книготорговцев, которое побудило Джона Мильтона написать свою Areopagitica, «Ареопагитику», в форме обращения к парламенту и опубликовать ее в 1644 году. Это самая красноречивая пропаганда «свободы печати». Свобода мнения, утверждает Мильтон, – это привилегия гражданина, а также она полезна для государства. «Убить хорошую книгу значит почти то же самое, что убить человека: кто убивает человека, убивает разумное существо, подобие Божие; тот же, кто уничтожает хорошую книгу, убивает самый разум, убивает образ Божий как бы в зародыше». Далее он разбивает довод, который постоянно повторяли защитники цензуры, – что следует различать между хорошими и дурными книгами, называя это «трусливой монашеской добродетелью, которая бежит от испытаний и подвига, никогда не идет открыто навстречу врагу»; и ниже снова: «Для своих побед она [истина] не нуждается ни в политической ловкости, ни в военных хитростях, ни в цензуре», «Пусть она борется с ложью: кто знает хотя один случай, когда бы истина была побеждена в свободной и открытой борьбе?».