* * *
То, что логика жизни подталкивает русских сегодня к соединению марксизма и христианства, очевидно для многих. Загвоздка в том, каким образом это соединение будет произведено: конъюнктурно, механически или творчески, диалектически.
Как православие в XIX веке, так и «русский марксизм» в XX веке закончили свою эволюцию превращением в застывший безжизненный официоз, не имеющий никакого отношения к живой развивающейся культуре. Православие выродилось в «уваровскую триаду» (православие, самодержавие, народность). То же случилось на рубеже XX и XXI веков с русским марксизмом, бесславно умершим в сусловском «развитом социализме». Как бы ни был жалок этот идейный гербарий, он тоже стал частью нашего исторического наследия.
Есть, однако, и любители «политической ботаники». Наиболее кощунственной и одновременно комичной выглядит попытка современной компартии соединить официозный марксизм с официозным православием и представить это в качестве новой национальной идеи. Это похоже на попытку получить живого динозавра, высиживая два окаменевших яйца.
Для действительного решения великой интеллектуальной задачи соединения марксизма и христианства нужен акт творения, коллективное духовное озарение, позволяющее свести воедино два метода, две философии, два мира.
Когда православная лава, застывая, медленно превращалась в базальт государственной религии, рядом уже курился полный энергии вулкан революционно-демократической мысли. Из его извержения, разрушительная сила которого была усилена пронесшимся над Россией ураганом марксизма, родилась новая национальная идея. Сто лет спустя ситуация выглядит иначе. Энергия русского марксизма иссякла, но никакой серьезной духовной альтернативы ему не возникло. А из Европы вместо урагана пришел небольшой циклон, пролившийся на русскую почву скромными либеральными осадками.
Поэтому на рубеже XIX и XX веков духовный взрыв разорвал Россию раньше, чем произошел социальный и политический коллапс (этим частично объясняется, почему революция в России набирала силу в момент, когда экономическое развитие находилось на подъеме и страна приступила к выстраданным политическим и конституционным реформам), а на рубеже XX и XXI веков сначала рухнули изжившие себя экономические и политические институты, а потом страна впала в духовную прострацию, лихорадочно пытаясь заполнить образовавшийся идейный вакуум.
Сегодняшние осмысление и поиски происходят не на волне революционного подъема, а в эпоху послереволюционного разочарования. Это и делает их столь сложными.