Плетусь в ванну, становлюсь под упругие струи. Пытаюсь понять, что у меня внутри. Но там — пусто аж воет. Выстыла, опустошена. Не знаю, как жить дальше. Но подумаю об этом завтра. Сегодня — заставляю себя заснуть. Однако мысли упрямо перескакивают на недавний разговор.
Я предложила развестись, и он отпустил. Или?..
Делал мне больно, чтобы уберечь от ещё большей боли? Странная философия. Я много читаю. В одной книге встречалась фраза: «Иногда надо убить, чтобы спасти». Смерть как спасение. Но ведь я не просила меня спасать. И если бы мне выпала тоска по любимому и вдовство — я бы выбрала их.
А он и жив остался, и меня убил. Кому лучше?
В таких раздумьях всё-таки засыпаю. Снится, как мы с папой и мамой ездили к дальним родственникам в деревню. Там огромный луг и море цветов — белых, жёлтых, голубых. Я бегала, гоняла бабочек, смеялась. Мне было так хорошо. Тепло-тепло. Мама ловила меня, обнимала и кружила. А папа фотографировал нас… Мы были так безоблачно счастливы.
Просыпаюсь с улыбкой на устах. Сегодня девятое марта. Нужно съездить, навестить маму, поздравить. И лучше с утра. После обеда придут девчонки из клининговой компании, помогут навести порядок.
Понимаю, что спала в обнимку с медведем. Отбрасываю его, как нечто отравленное. Подарки Гектора не могут греть, только убивать. А я хочу, в конце концов, начать жить, пока не умерла внутри окончательно. Пока не промерзла до недр души.
Едва привожу себя в порядок, раздаётся звонок.
Вера.
Колет дурное предчувствие, но зеленую трубку всё-таки тяну вверх по сенсорному экрану.
— Здравствуйте, Вера Ивановна, — отвечаю бодро. — С праздничком! Маму там за меня поцелуйте. Я уже собираюсь к вам. Сейчас за тортиком и шампанским забегу, и еду.
В ответ слышится всхлип. Вера плачет? Эта гром-баба?
— Аллочка, детка, поторопись. Риммочка отходит!
— Ч-что значит — отходит?! — спрашиваю, спросонья не соображая о чём речь, но руки начинают дрожать.
— Помирает она, — тонкий бабий вой, — перепили мы вчера. Восьмое марта, зараза! Отметили! А сегодня, вот, опохмеляться стали и…
— Скорую вызывайте, что вы! — рявкаю на неё.
— Не приедут они, — завывает. — Уже знают наш адрес. Последний раз приезжали, сказали, чтоб больше не глотка. Нельзя Риммочке. Но праздник же вчера. Мы по граммульке…
— Вера! — кричу я. — Что хотите делайте, но маму вытаскивайте. Иначе я вас засажу! Надолго!
Сама поражаюсь — откуда такая грозная? Наверное, вчерашнее ощущение свободы ещё бурлит в жилах.
Отбиваю трубку, падаю на постель. Меня колотит всю.
Недаром маму с папой вчера видела. Это он нас обеих зовёт. Потому что смерть мамы я точно не перенесу.