– Дэми! – орал Олби в телефоне. – Ты жив?
– Опоздаешь на свидание, красотка, – рявкнул я зло, – могу и не дождаться.
Спеленав так и не очнувшегося гада первым попавшимся в руки скотчем, я ожидал нападения, но никто так и не появился. Через час в офис Комарова ввалился красный, как рак из печки, Олби. Следом появились и другие полицейские. Специалисты принялись за дело, а я попросил комиссара отпустить меня. Ещё не знал, что мне сообщить Еве, ведь моя версия о похищении её отца, увы, подтверждалась, но мне необходимо быть рядом. Возможно, это последнее желание Сергея, и я должен позаботиться о его дочери.
Вернувшись в дом Комара, я отмахнулся от Сэма и его отчёта. Бросился наверх, ворвался в комнату колючки без стука и, столкнувшись взглядом с её обречённым взглядом, застыл на месте ледяным изваянием. В животе будто закрутился комок колючей проволоки: неужели, она знает?!
Смотрит так, словно дырку хочет прожечь, столько ярости и обиды было в её взгляде. Она знает. И винит меня. Разумеется… Я же телохранитель. Я молча шагнул к ней и упал на колени. Обхватив её маленькие холодные ладошки, произнёс глухо:
– Уже знаешь? Да, это моя вина. Ты имеешь полное право ненавидеть меня.
– Я тебя убью, – прошипела Ева и, медленно покачав головой, потянула меня за грудки. – Убью тебя, Аполлон Медведевич, трахну и еще раз убью! Я не стану жертвой одного процента! Не стану! Я же петь так хотела, выступать, а теперь?! Мы же предохранялись, как это получилось?! Скотина ты, Дэми! Натуральная тварь, – она оттолкнула меня, завалив на пол, и прыгнула сверху, как бешеная львица. Стала колотить по груди и рвать рубашку, царапать кожу на шее, тянуть за волосы. – Это я анорексичка?! Это ты свой хрен в узде держать не умеешь! Раздевайся, зараза, я тебя хочу! Сейчас хочу! – она налетела на губы и стала кусаться, елозить языком, а я от неожиданности и шока не смог противостоять.
Сомкнул руки на её спине и, перевернувшись, сделал то, что так давно хотелось: подмял под себя, ощущая трепещущее тело. Такая маленькая, такая хрупкая, такая желанная… Приник губами, вторгаясь языком страстно, неистово, с диким необузданным желанием. Будто плотина рухнула, словно стены замка пали, ловил ртом её дыхание, врывался между губ языком, упивался сладостью. Желая оставить всё за дверями этой комнаты, отчаянно стремясь раствориться в этой страсти… Запретной страсти.
Замер, осознавая, что слетаю с катушек, и медленно отстранился. Из того, что она вывалила на меня, я мало что понял, кроме одного: там не было ни слова про её отца. Усилием воли вернулся в реальность и, глядя в затуманенные глаза Евы, отмечая припухлость век и следы слёз, спросил: