— Па-а-ап… — меня повело от слабости и придавило к стене.
— Раздевайся, а то доиграешься.
— Ты всегда так, вмешиваешься! — разозлилась я. Дернула шарф и чуть не задушила себя. С трудом выпуталась и бросила его на полку. Стащила сапоги и куртку. — Я сама могу принимать решения, мы с тобой это уже проходили.
— Я дал тебе достаточно свободы, не вынуждай меня усилить давление.
— Не сможешь, — фыркнула я и захлопнула дверь в комнату. Хотелось крушить, но сил хватило на шаг в сторону и сползти по стеночке. Папа прав, надо отлежаться, но я же упертая, не признаюсь, что мне хреново, ни за что!
Позже меня насильно заставили съесть бульон и напичкали горстью таблеток. После них было тошно, и я провалялась до вечера, проклиная декабрь за его переменчивую погоду. В голову ничего не лезло: ни книги, ни тексты, даже общаться не хотелось.
На первый звонок мобильного я не ответила, лень было вставать, а вот на пятый — меня уже взбесило, я сползла с кровати и на четвереньках добралась до рюкзака у стены.
— Чудакова, тебя почему на занятиях не было?
Охо! Мила Васильевна собственной персоной. Классная. И ужасная. У нас с ней постоянные контры, потому что ей чудится, что я не хочу учиться, а мне кажется, что она горит желанием меня выгнать из Академии. Так мы и не смогли разобраться в мотивациях друг друга за целый год.
— Я слегла с простудой, — хотела сказать бодрей, а получился сплошной сип.
— Завтра будешь? — тон классухи сбавил обороты.
— На индивидуальные точно приду.
— И ко мне загляни, разговор есть. Выздоравливай, — и она быстро отключилась.
Ее нелюбовь ко мне не сулила ничего хорошего, потому «встреча» в двенадцатом кабинете — это уже выговор или нотация о том, какая я неблагодарная ученица. Талантливая лентяйка, как она любила меня величать.
Я еле дожила до вторника. Меня невыносимо ломало бездействовать. Хотелось бежать, играть, петь, писать, а руки и организм, зараза, отказывались слушаться.
Но я все равно поехала на учебу. Решила, что попаду на оркестр, даже если после него забьюсь в темный уголок и просплю до весны.
Первые часы высидела с большим трудом, меня отключало на монотонных лекциях по культурологии и ОКДД (Основы культурно-досуговой деятельности), а когда оказалось, что последняя пара — аранжировка, я застыла в коридоре и не смогла идти дальше.
— Че заморозилась? — неожиданно подобралась ко мне Яна, отчего я покрылась мурашками. — Тебя давно спрашивает наш учитель-красавчик. Планируешь опять сбежать?
О, для нее все красавчики. Особенно постарше. В прошлом году Селезнева за директором страдала, и на уроках сценречи мы наблюдали настоящий бой за его покровительство. Яна была искусной соблазнительницей, но… Лев Николаевич глубоко женат, на нем не работали женские штучки — даже откровенное декольте и о-о-о-огромный размер выставленной вперед груди.