Или в последний, что вернее.
— Луна всегда на небе, — ответил Хольм старой поговоркой и усмехнулся под направленными на него со всего двора взглядами.
Неважно, помнит ли отец. Главное, что сам Хольм знает и помнит: если живешь по чести и обычаям, богам это ведомо. Люди могут солгать, даже сам ты можешь не знать о себе всего. Но луна всегда на небе, видишь ты ее или нет, и правда всегда остается правдой.
— Мы тебе верим! — крикнул кто-то, и Хольм увидел высыпавших со стороны запасных ворот дружинников. — Удачи! Возвращайся, Клык!
Лейв и Рогволд, мрачный, как зимнее небо, Рудольв, остальные… Они не двигались с места, но стояли, прижав правый кулак к сердцу, отдавая ему древнее воинское приветствие. И смотрели на Рысей так, что те заторопились, молча ставя носилки на огромную телегу и привязывая их к бортам. Хольму подвели уже оседланного коня, он прыгнул в седло и снова обернулся, жадно запоминая все, что видит. Отца, выпрямившегося посреди двора, скрестившего руки на груди Брангарда, свою дружину — каждого из них! Ненавистную мачеху… Мелькнула вовсе уж глупая мысль, что Ингрид не пришла, хотя когда-то клялась в вечной любви. Ну и правильно, зачем ей это?
Солнце поднималось над дворцом и городом, и Хольм точно знал, что больше сюда не вернется. Только непонятно — совсем не вернется или просто не вернется таким, каким уезжает.
А потом Ивар поднял руку, махнул — и колеса телеги застучали сначала по камням двора, потом, выехав за ворота, по дороге. Всадники тряхнули поводьями — и отряд тронулся в путь.
* * *
— Не о чем тебе с нею разговаривать! — шипела Кайса, ухитряясь говорить тихо, но яростно. — Хватит, постарался уже! Век вашего гостеприимства не забудем!
Лестана открыла глаза, проморгалась и увидела подругу, замершую у двери. Рыжая коса ярко блестела на солнце, плечи напряглись, и больше всего сейчас Кайса напоминала кошку, выгнувшуюся дыбом перед здоровенным псом. Хотя нет, перед Волком, конечно.
В дверях стоял Брангард. Осунувшийся, растрепанный, но все такой же красивый, как помнилось Лестане. Даже красивее, пожалуй, словно с младшего сына вождя стерлась гладкая, но фальшивая позолота, и под ней неожиданно обнаружилась чеканная сталь.
Лестана прислушалась к себе, ища сожаление, обиду, ненависть, ну хоть что-то! Однако душа молчала, не откликаясь ни болью, ни радостью. Ну да, он все-таки пришел, пусть и опоздал то ли на сутки, то ли на целую жизнь, которая пролегла между ночью полнолуния и этим ясным утром. Красивый, виноватый, чужой… Совершенно не нужный ей, Лестане, незнакомец.