– Ого, – сказала Юлечка Терехова, когда Даша возвратилась на свое место, бегом вылетев из кадра. – Что это Тихомиров такой с тобой галантный, а?
– Ничего, – пробормотала Даша. Щеки пылали.
– Ага, как же. Небось любовь на Карловом мосту загадала, теперь сработало? – поддела ее Юля.
– Нет, – вздохнула Даша, – не любовь.
Она просила у Яна Непомнуцкого ясности пути и возможности разобраться, однако пока святой не слишком-то хорошо ей помогал.
Или помогал все же?
Она смотрела, как Матвей ушел в дальний конец улицы, как Галахов встал напротив него, как заняли свои места члены съемочной группы, каскадеры, статисты… Короткое «Мотор!» – и сцена оживает, и Матвей идет по улице, а навстречу ему выходят убийцы, от которых теперь не уйти.
Даша смотрела, ей казалось, что она уже видела это когда-то: один против всех, победить нет возможности, но он все равно идет, потому что деваться ему некуда. В десятке фильмов она такое видела. Лица и декорации меняются, а герой, по сути, нет.
Он все равно идет…
Именно в этот момент, на старинной Златой улочке, где когда-то алхимики проводили ночь над колбами и алкали золота, Даша по уши влюбилась в Матвея Тихомирова.
Она не знала, что так бывает. Словно что-то сдвинулось внутри, сложилось: и звонок, и эта сумасшедшая поездка, и свиная рулька у пана Ладислава, и дурацкий, дурацкий гроб, и загаданное в тумане желание, и это последнее, многозначительное «ну ладно». Однако внутри у Даши словно раскрылся цветок, с шорохом выпустив тугие прохладные лепестки, и все стало понятно, довольно просто и ужасно сложно.
Матвей сказал: он за то, чтоб все было честно.
Даша врала ему и всем врала.
Это надо исправить, хотя бы наполовину.
Больше не хотелось плакать, телефон она отключила, руки не дрожали. Она подбегала к Матвею и Диме Галахову в перерывах, делая свою работу, улыбаясь им мимолетно, и Тихомиров все смотрел на нее – о, как он на нее смотрел!..
Даше казалось, что, когда он раз за разом идет по Златой улочке, чтобы в энном дубле проделать с каскадерами те же элементы драки, – он идет к ней. Улицу заволокло дымом, сломался вентилятор, Юрьев то ругался, то восторженно восклицал: «Ах, мерзавцы, хороши-то как!» – и Могильный Князь стучал о брусчатку красивым витым жезлом. А Матвей шел, шел, снова и снова, и смотрел в Дашину сторону, но все никак не мог дойти.
Когда через два с половиной часа режиссер сказал заветное «Снято!», все с ног валились: сцена далась неожиданно тяжело. И дело не в большом количестве трюков, исполняемых актерами, не в узком пространстве и не в дыме, который все заполонил, а во внутреннем напряжении. Уж Даша его ощущала в полной мере.