– Он никакой не патриот, па, – говорю я, – это все мы придумали для него. Все, что он говорит, и все, что о нем пишут. Но это даже не важно. Другие не лучше. Голосуй за него, если тебе нравится.
Я решаю, что отцу поздно что-то объяснять, да и не нужно. Я лучше их пожалею, как детей, не знающих всей правды.
Ветер надувает льняные занавески, и отец идет закрыть форточку. Он берется за раму, и его правая рука не сжимается до конца. Это бессилие близкой старости так явно показывает себя, что мне делается грустно.
Мама ставит передо мной белое блюдо с тремя сосисками. Ошпаренные кипятком, они вспучились и напоминают толстые бедра. Я втыкаю в них вилку, и белесый горячий сок пузырится в отверстиях.
– Я не хочу есть, ма, – говорю я, – я немного, сколько смогу, ладно?
– Господи, конечно, сколько сможешь. – Она кладет рядом со мной сложенную вчетверо красную салфетку. Я машинально вытираю о нее совершенно чистые пальцы.
– Надо же, как погода испортилась, – восклицает отец, глядя на низкие облака, стремительно движущиеся по утреннему небу. Похоже, будто весь мир стоит на месте, а дом плывет, словно корабль.
– Но я лучше себя чувствую, когда жара спадает, – добавляет мой старик.
– Я тоже, па, – говорю я, – я тоже…
Пару минут мы молчим, я жую сосиски, а родители наблюдают за мной. Деликатно, так, чтобы я не заметил, но я все равно все замечаю. Я вытираю губы красным и долго мну в руках нежную бумагу, сделанную из отходов. Похож ли я на них? Кого они видят во мне, когда смотрят вот такими полными любви и сострадания глазами?
Я отодвигаю от себя тарелку.
– Пап, мам, – говорю я вдруг дрожащим голосом, – а что бы вы делали, если бы я… умер?
Секундная пауза повисает в воздухе, как ранняя паутина в лесу. Мама берет одно яблоко с блюда и чистит его ножом. Кожура ниспадает ровной спиралью, у меня никогда так не получалось.
– Если бы я умер? – тихо повторяю я, смущаясь и чувствуя, что лучше бы я выругался при них матом.
– Не знаю, – говорит отец. Он думает некоторое время, но не находит лучшего ответа.
– Ты такой красивый, Стасик, – искренне говорит мне мама, – у тебя все есть, женщина сама появится. Твои невесты еще, должно быть, учатся в школе, потерпи немного.
– Я могу терпеть и много, – говорю я абсолютно серьезно, – я недавно научился.
Я встаю из-за стола, у меня почему-то дрожат ноги. Молча ухожу в ванную, открываю воду и долго смотрю на себя в зеркало. На самом деле, мне совсем не восемнадцать… И даже не девятнадцать. Мне уже хрен знает сколько лет, а я все никак не могу распрощаться со своей юностью, все сомневаюсь, стоит ли, нужно ли?