– Хреновы антиномии.
– Что?
– Ничего. Мне не нравится эта ситуация, в которой я не бывал прежде, Лен.
– Мне нужно пожалеть тебя?
– Нет.
Это ложь. Мне это нужно, нужно, НУЖНО!!! Черт, ну пожалейте же меня хоть кто-нибудь, лежащего калачиком на диване, отпускающего на волю сумеречных леопардов. Пожалейте меня, пытающегося вернуть свою любовь.
– Как твое творчество, Стас? – спрашивает она спокойно. Так, как мы говорили раньше. – Это же экзистенциальная ситуация. Развод и все такое. Ты должен радоваться тому опыту, что приобретаешь сейчас.
– Я больше не буду писать. На хер! Тебе это никогда не нравилось.
– Может, теперь понравится, Стас, а?
– Я написал стихотворение, – говорю я угрюмо. – Слушай. Пожалуйста…
Я выпрямляюсь и беру трубку в другую руку. Где-то далеко вдруг зажигается красное окно. Человек, имени которого я никогда не узнаю, должно быть, как и я сейчас, слушает стук мяча и последние крики сумеречных птиц. Я облизываю сухие, треснувшие как старый мрамор губы. Я все помню наизусть.
У зеленого окошка с традесканцией
Некрасивая девочка бредит Францией.
Ледяное стекло ласкают руки,
И несутся гортанные звуки.
Не нужны декабрю запевания голоса
И ничьи стали рыжие волосы.
Приюти, мне страшна ночь постылая,
Дай приют, дай солгу тебе, милая.
Пропою, расскажу, обниму,
А о чем, я и сам не пойму.
Мой очаг – за окном фонари
И в мешке моем – сухари;
Уже год я ношу платье вшивое…
Что ж ты плачешь, лицо некрасивое?
Я солгал, вот душа окаянная!
Мое платье уж год просто рваное.
Сухарей я не ел сотню лет,
У меня и мешка с собой нет.
Просто к дому пришел твоему,
Просто холодно мне одному.
По твоим волосам, несмелая,
Истомилась рука онемелая.
Знаешь, девочка, за твои уста
Я продам тебе своего Христа.
Занавесь же окно с традесканцией,
Расскажи про далекую Францию.
Я читаю последние строки шепотом, стараясь не обращать внимания на сигнал отбоя. Она не стала слушать. Она повесила трубку почти сразу же.
Я выключаю телефон. Мне делается холодно, и я снова сжимаюсь в комок. Про Францию я больше никогда никому не расскажу. И о том, что я сейчас буду делать, – тоже никто не узнает.