Мы приносим все, нас – десять человек, просто идеальное число для такой игры. На кухне окна открыты настежь, но ветер чурается нашего общества. Беззвучные всполохи идущей мимо грозы только томят духотой, без дождя, вроде как порножурналы разжигают похоть, но не дают настоящего удовлетворения. Сегодня вечером, впрочем, никто и не собирается трахаться, мы будем играть в бандитов и честных жителей ночного города.
– Пусть Димедрол будет ведущим, – громко объявляет Кристина. Она – старшая.
– Димедрол классно ведет, честно, без п…, – соглашается Тома, та, которая младшая. Они здесь хозяйничают, это их кухня и электрочайник, так что пусть выбирают ведущего по своему вкусу. Мне, по большому счету, все равно, кто будет вести игру и до последнего хранить тайну перемигивающихся мафиози.
Мы садимся за стол. Сестры сидят по правую руку, слева оказывается Вадик.
– Это все ерунда, – успевает он сообщить мне еще в прихожей по поводу Руслана и его джипа. – Ты блеванул совсем немного, просто на пол, никаких ковриков в его тачке нет. Кстати, хочешь нюхнуть перед игрой?
Нас десять, и сегодня вечером мы пишем свой собственный «Декамерон».
Димедрол – старый байкер, умеющий классно делать ремонт в дорогих хатах. Вадик – нежный мошенник, щедро накуривающий всю компанию. Дуська – ди-джей одной из местных радиостанций, которая срать и ссать хотела на орфоэпические нормы и ударения, но все равно умудряется отлично вести так называемые звонилки или концерты по заявкам, ставя на место самых зарвавшихся и пьяных. У Татьяны Мамонтовой отлично идут дела в одной из фирм, скупающих наше зерно и перепродающих его всяким педерастам, хрен знает куда! За это я ее ненавижу, она высокомерна и умна, она старше меня лет на пятнадцать и любит расплачиваться тысячерублевыми купюрами. Я, между прочим, считаю себя патриотом и как-то нервно реагирую, когда продают Родину.
Об остальных можно не писать. Двуполая молодежь, которая жрет, трахается, молится и умирает перед телевизором. В детстве они любили книжки с картинками и подсматривать в туалетах. Я тоже любил эти дощатые кабины с дырочками от гвоздей. Царапая мальчишечий носик о грубое дерево, вонзаешь расширившийся от волнения зрачок в лохматое отверстие. И сквозь древесные заусенцы, прошлогоднюю паутину и мрак всматриваешься в белесый кусок то ли чьей-то жопы, то ли просто руки.
– Стоп машина! – Кристина неожиданно вскакивает с места и бросается к выключателю. – У меня есть другой свет.
Она включает огромный старый фотографический фонарь, который я вначале принял за мусорное ведро. Кухня становится красной, словно туз червей. Вообще-то каждая стена здесь выкрашена в свой цвет – нежно персиковый, голубой, а одна просто замазана штукатуркой. Мне жаль, что Кристина включила этот фонарь для печати фотографий, и я больше не различаю тонких оттенков.