Два мальчика и четыре девочки – наверное, вместе им столько же лет, сколько мне одному – бросают мелки и рассматривают меня, бесцельно торчащего напротив. Что мне сказать им? Какой совет я могу им дать, отчего предостеречь в этой жизни? Наконец, мальчик лет пяти подходит ко мне и неожиданно протягивает мне фиолетовый мелок, точно приглашая порисовать здесь с ними что-нибудь, не похожее на их настоящую жизнь.
Я смотрю на его руку – тонкая кожа совсем сухая от крошащегося мела. Вокруг рта – какая-то мелкая розовая сыпь. Длинная царапина протянулась по щеке. Он смотрит на меня снизу вверх, задрав подбородок, немного выпятив нижнюю губу.
– А… – неуверенно говорит он. Сухие фиолетовые пальцы тянутся ко мне, в его волосах застрял хилый тополиный листок. Я протягиваю руку, чтобы убрать его, но не могу дотронуться до ребенка. Я замираю на пол пути к его голове, и во рту делается сухо и горячо.
– А… – повторяет мальчик странным, как у всех глухонемых голосом. Я медленно убираю руку. Наше поколение совершенно не умеет обращаться с детьми, вот что я подумал. Даже нужного слова для них никто из нас найти не сможет. Не знаем мы, какие слова нужные, а какие нет.
Я беру мелок из его тонких пальцев своей дрожащей рукой. И будто судорога охватывает мою ладонь. Я сжимаю пальцы, и мел безвозвратно рассыпается в фиолетовый прах.
– А?.. – мальчик вопрошающе смотрит на меня, волосы сбились ему на лоб, и подбородок задирается все выше. Мне нечего ему сказать, совсем нечего, даже если бы он мог меня услышать…
И тогда я медленно поворачиваю ладонь и сыплю пыль от раскрошенного мелка прямо ему в лицо. Он жмурится и закрывается ладошками. Я высыпаю все без остатка, и жестокая улыбка вдруг корежит мое лицо. Мальчик с тополиным листком в волосах обиженно трет запорошенные глаза, но мне кажется недостаточной эта обида. Я толкаю его растопыренной пятерней в слабую грудь. Он отступает назад, но теряет равновесие и падает на разрисованный асфальт.
Он начинает плакать, и остальные дети куксятся, с недоверием взглядывая на меня. Я смотрю на них с ненавистью, но даже ненависть не может заполнить эту странную пустоту где-то под сердцем. Я бросаюсь на их рисунки и словно безумец топчу их ногами, стирая сандалиями неуверенные линии детских фантазий.
И вот они уже плачут все шестеро – два мальчика и четыре девочки, поделившие мой возраст на всех. Я останавливаюсь и смотрю на их испуганные лица. Их плач заглушает металлическую песню спрятанных где-то в листве цикад. Их плач на секунду заглушает мои тревожные и тщетные мысли. Я чувствую, что мне чего-то не хватает в жизни, что я до сих пор чего-то не обрел, что нет у меня по-прежнему чего-то важного, без чего, наверное, другие и не мыслят свою жизнь.