Коньяк я влил в себя словно обыкновенную воду, даже не почувствовав горечи. Главная горечь всей моей оставшейся жизни сейчас спит и видит сны.
Я не представлял, что должен сделать дальше: рассказать ей сейчас или позже? Или вообще не рассказывать? Или свалить в туман к чертям собачьим?
Если бы последнее только было возможно.
Но думы мои прекратились достаточно быстро: я услышал, как Ева встала с кровати и сразу же подскачил, как можно тишу, убрал бутылку и пробрался в ванную, чтобы почистить зубы. Мне только сейчас не хватало, чтобы она посчитала меня алкашом.
Выйдя в коридор, я столкнулся с Евой, которая только-только выходила из комнаты. Она держалась рукой за спину и широко зевала, а волосы у неё были растрёпаны. И выглядела она при этом чертовски мило. Настолько, что я не смог не улыбнуться.
И теперь мне было интересно, что же вызывало во мне те чувства? Волк намного раньше учуял нашу истинную, или же Ева действительно мне нравилась? Но каким, чёрт возьми, образом, можно было подумать, что она — моя истинная, если Лёха представил её своей? И как это всё получилось? Он соврал или это из-за того, что мы — близнецы. В голове полный бардак и то, что я вижу перед собой Еву, его ещё больше усугубляет. Хочется плюнуть на всё, прижать её к себе и поцеловать, но, думаю, она этого просто не поймёт.
— Что-то я совсем обнаглела, что только и делаю, что сплю, — вздохнула девушка, зевнув. Я продолжал улыбаться как умалишённый. — И ем.
Намёк, несмотря на своё состояние, я понял и сразу же пошёл на кухню.
— Пойдём, там что-то есть, я постарался купить то, что тебе полезно есть, — я пожал плечами, подходя к холодильнику, тем временем как Ева села на стул возле стола, глядя на меня.
Я спросил её:
— Бутерброды с ветчиной будешь?
Она кивнула, а потом грустно вздохнула. И, благодаря нашей новообразовавшейся истинности, я каким-то не шестым даже, а седьмым чувством, догадался, что её что-то тревожит.
— Что случилось? — спросил я, стараясь не выглядеть так, будто бы паникую из-за одного её вздоха. Меня начинало бесит это состояние, но винил я в этом ни в коем случае не Еву. Винил я в этом себя: не могу сопротивляться низменным инстинктам, так нахера тогда называю себя в большей мере человеком, если животное во мне так сильно?
Но заявление Евы прогнало из моей головы абсолютно все мысли, какие только были у меня в голове.
— Я чипсы хочу, — сказала она. — С крабом.
Я вздохнул и жалобно на неё посмотрел:
— А может лучше не надо? — аккуратно поинтересовался я.
Ева задумалась, переступила с ноги на ногу и смилостивилась: