*** В темной кухне было прохладно. Бабка Пелагея большой черной тенью металась из угла в угол, и уставшей Геле казалось, что та машет крыльями. Закипала вода в большом ведре, пахло укропом и еще какой-то травкой. Воздух был плотным, пряным и сладким, и у Гели немного кружилась голова. Она сидела на табуретке в самом углу, за ларем, прислонившись к прохладной беленой стене и прикрыв глаза. Было ощущение, что её высосал кто-то большой и беспощадный, просто раз – и одним всхлипом выпил душу. Что там гнездилось в ней – любовь ли, жалость, сожаление ли о детской любви, и о том что не случилось – она уже не понимала, да и разбираться ей не хотелось. Да и вряд ли получилось бы. Она понимала одно – у них семья, настоящая, крепкая и есть чувство, которому она не знала названия. Но именно за него, за то важное, что она сумела сложить из, вроде зыбких, ненадежных кирпичиков, Геля готова была сражаться до конца, защищать его зубами, как волчица, до последней крупицы жизни. И это понимание, казалось ей незыблемым, опорой и самым, самым главным на свете…
Из дремы ее выдернули рывком, неожиданно. Она вздрогнула от стука, открыла глаза и увидела, что Пелагея шмякнув чем-то, с напряжением, колыхая большим упругим животом под оборчатым платьем, взгромоздила здоровенное ведро на черный высокий дубовый стол. Из ведра валил ароматный пар и торчало что-то красное. Бабка шурудила большим ситом на длинной ручке и была похожа на бабу Ягу, мешающую свое варево. Геля встала, чтобы помочь, но опоздала, потому что Пелагея шуранула раков из сита прямо на стол, и они ярким шуршащим потоком докатились аж до другого края столешницы.
– Пусть стынут, – Пелагея устало выпрямилась, подвинула табурет поближе, села.
– Я пойду, бабушк, ребят звать, – Геле вдруг захотелось на воздух, – Да и Линку с Галькой поищу, я что ли одна стол накрывать буду…
– Погодь, Алюсь, что сказать треба. Вот маешься ты, детонька, вижу, так маешься. Я тоже долгенько бедовала, как Ванька меня взял. Поздно взял —то с детками, да и другого любила я. Все копаласи, все думала, все важила, да меряла. Проста не была, як ты. Мордовала мужика, кочевряжилася. А потом поняла, бог надоумил. Добрый мужик, главное до бабы. Хата надо шоб справная, дитяти и мужик здоровый, да и сама. Остальное гони детынька, все гони от себэ. Пустое, я тоби брехать ни буду, да и жизню прожила.
Геля вдруг почувствовала что слезы горячей, щипучей волной подкатили сразу к горлу, носу и глазам, и первый раз за все время хлынули, смывая боль. Она уткнулась бабке в колени, как маленькая, и ревела, громко и жалобно, всхлипывая и даже похрюкивая. Бабка гладила ее по голове