– Поплачь, серденько, поплачь, баба никому ни кажэ
– Баб! – Геля наконец успокоилась. Подняла голову, посмотрела снизу вверх, как раньше, – Баб. Так нет же ничего. Ни детей общих, ни дома. Вдруг бросит, трудно ведь ему со мной. Так трудно.
– Ииии, девонька. Хиба ж таких кидают, что ты. А дитё ро'дишь, Ирке братика, ты ж молоденька така. Ну, а хата…
Бабка развернулась и крикнула куда-то в сени:
– Эй, Иван, подь сюды. Не слышит, пень старОй.
Она встала, приподняла Гелю, вытерла ей лицо, пригладила косматые, как у ежа лохмы.
– Грошей мы тоби с дидом на хвартеру насбыралы. Десять годков складали, грошик к грошику. Возьмешь, мало еще займешь. Тильки живити.
Пошла, чуть шаркая, налила из толстостенной бутыли граненный стаканчик мутной жидкости, спрятала под фартук.
– Пиду-ка, детку свою золотую угощу.
– Баб, хватит ему уже. Они на Коробке наугощались.
Слезы, как будто омыли Геле сердце, все промыли внутри и она засияла, как звездочка. Бабка смотрела на нее искоса – «И ведь вправду, солнечная.., золотая…»
Но сказала сурово, отводя внучку в сторону твердой рукой и защищая стакан.
– Отстань. Иды!
– Что делать будем, Вовк? Брать деньги, что ли? Они десять лет себе в чем-то отказывали, копили. Я не смогу взять, стыдоба ведь.
Геля с Вовкой сидели на мостках над рекой. Уходящее лето, здесь, среди степей, было совсем другим, не московским, в нем не было умирания, чувствовалась лишь тихая печаль. Сухие ивовые листики быстро скользили по течению и щекотали кожу ног, опущенных по колено в воду. Ирка с соседскими ребятами носилась по маленькой прибрежной улочке и щебетала так, что слышно было, наверное, на рыночной площади, в центре. Очередной раз скатившись по длинной неустойчивой лестнице к мосткам, она сунула Володе два здоровенных огурца, в котором вся серединка была выдолблена, но бережно оставлена крышечка с хвостиком, и там, в огуречном стаканчике, плескалось молоко.
– Тебе и маме, – Ирка попрыгала на одном месте, как мячик. Худенькое стрекозкино тельце, казалось – раз – и, оторвавшись от досок мостков, вспорхнет над речкой и скроется в предзакатном тумане. Хвостики, подвязанные бантиками, подпрыгивали, как крылышки, – Я сама сделала.
– Вместо клизмы, – смеялся Володя, махнув одним глотком и свой и Гелин молочно-огуречный коктейль и, щелкнув хихикающую Ирку по курносому носу, смачно закусил, хрустнув остатками «стакана», – Беги, голяп, тащи еще.
– Что за «голяп», Вов, какой раз уже слышу? Что -то придумали опять, без меня, а? Признавайтесь!
Геля лениво откусывала прямо со сломленной ветки спелые черемуховые ягоды. Огромное старое дерево над рекой было все черно от крупных и сочных черемушин. Такую вкусную и крупную черемуху, Геля ела только здесь, в деревне. И даже сушила немного, увозила мешочек к себе, в город.