– Чудом обошлось, деточка, я уж думала пневмония у тебя. Но ничего, в чем душа у тебя держится, а ты сильная. На ко молочка, испей, родненькая. Да хлебушка возьми.
Яркое солнце било в чисто вымытое окно. Анна зажмурилась, вдруг, на мгновение подумала, что она дома, на своей кровати, а мама держит в руках кружку с парным молоком и приговаривает, как в детстве. И вот сейчас, она встанет, распахнет окошко, вдохнет запах молодой травы и близкой воды Карая, выскочит на улицу прямо босиком и прижмется к теплому, нагретому весенним солнцем стволу старой березы. Но там, за окном высились незнакомые деревья, похожие на зеленые свечи, и заглядывали за тонкую белую занавеску яркие алые цветы.
– Цветы… Почему?
– Так, Кисловодск, рыбочка. Ты, детка до завтра в палате побудешь, полечим тебя. А потом дальше вы поедете, в Киргизию, вроде. Полежи, поешь, силы восстанови. Я вечерком загляну.
Анна, наконец, рассмотрела женщину – высокая, чуть полноватая, очень уже в возрасте, врач имела королевскую осанку, которая совершенно не вязалась с ее милой, деревенской речью. Еще раз кивнув гордо поставленной красивой головой, на которой накрахмаленная шапочка смотрелась, как корона, доктор вышла и аккуратно прикрыла тяжелую дверь палаты.
Третьи сутки в битком набитом людьми поезде уже не казались Анне такими до изнеможения мучительными, как начало дороги. Наоборот, ей вдруг стало легче, в вонючую духоту вагона, в котором спертый воздух лежал плотными слоями, стал проникать свежий ветер покрытых снегом предгорий. Поезд медленно тарахтел между склонов величественных хребтов, командир разрешил приоткрыть окна, оставив небольшие щели, и в вагоне повеяло не просто свежестью, повеяло чем-то таким, забытым, мирным, радостным. Анна не могла оторваться от окна, там, как будто в кино, мелькали невиданные ранее картины – снежные хребты, кони, всадники в непривычно выглядящих то ли шлемах, то ли шляпах – высоких, белых, подбитых мехом и овчиной.
Кое-где на уже оттаявших под высоким ярким солнцем склонах уже зеленела трава и паслись отары овец, все было спокойным и мирным, и Анна поймала себя на мысли, что она подсознательно расслабилась, расправила плечи и перестала бояться звуков налетающих бомбардировщиков.
Ее попутчики тоже чувствовали себя так же, во всяком случае профессор, наверное, первый раз за все время их эвакуации заснул по-настоящему. Не так, как он спал до сих пор, сжавшись, прикорнув нахохлившись, как старая больная птица, чуть прикрыв глаза, настороженно и напряженно, сейчас он откинулся, опершись о свой чемодан, откинул голову и спал самозабвенно, открыв рот. «Какой же он старенький, господи, как он все это выдержал?», – подумала Анна, потихоньку встала и, достав свою видавшую виды шаль, осторожно прикрыла профессору ноги, стараясь не разбудить.