– Аннушка, девочка, ты сама укройся, молодая, простудишься. Мне что, а тебе жить.
Профессор проснулся, смотрел на Анну совершенно голубыми и какими-то детскими глазами – ясными и беспомощными и поток жалости просто захлестнул ее, пережав горло.
– Спите, спите. Я сейчас кипятку принесу, хлеб у меня есть, чаю попьем. Сахара нет, правда, но хлеба хватит.
Анна вскочила и пряча слезы выскочила в коридор, схватив котелок.
– Анна, Аннушка! Да это вы! Вот это встреча! Не ожидал. Я знал, что вы моя судьба. А от судьбы не спрячешься.
Анна присмотрелась – у кипящего титана, закутанный по самые уши в какое-то тряпье стоял тот самый мужичок, от которого она еле сбежала тогда, на вечеринке. Сынок какой-то шишки, влюбившийся в нее с первого взгляда. Он очень изменился, поправился, как будто распух, и маленькие свинячьи глазки прятались в оплывших складках синюшной кожи.
– Меня зовут Вадим. Мы с вами тогда не познакомились как следует. Пойдемте ко мне – у меня хоть и не купе, но очень свободный уголок. Я его огородил, завесил простынями – почти люкс. И у меня есть сыр и шоколад. Чай будем пить, и коньяк. Пойдемте, не пожалеете.
Анна почувствовала, как поток гадливости просто захлестнул ее, она вырвала руку, которую Вадим уже хозяйски поглаживал и отодвинулась подальше.
– А вы не на фронте? Странно
Она, прищурясь, смотрела ему прямо в лицо, искала хотя бы тень смущения, но Вадим довольно ухмыльнулся сытым красным ртом.
– Я болен. У меня позвоночник больной и мигрень. И давление. Да и должность у меня здесь будет особая. Без экономистов в тылу нельзя, как без нас. Пойдемте, Аня. На вас лица нет, если бы не глаза и не ваша фарфоровая кожа я бы вас и не узнал. Да еще и стрижка эта…
Анна с трудом подавила желание изо всех сил стукнуть котелком по голове в пушистой шапке-ушанке и процедила сквозь зубы
– Вы, Вадим, идите с миром. И постарайтесь никогда больше со мной не разговаривать. Если не хотите, чтобы я вас презирала.
– Ах, ты фря. Ты посмотри на себя – тощая выдра с тифозной башкой – кто на тебя позарится, дура. Сдохнешь здесь от голода, так и закопают в песок, как собаку, где-нибудь у склона. Крестик поставят из веточек. Иди, иди, идиотка. Но мы еще встретимся, когда поумнеешь. Иди.
У Вадима от возмущения побагровели толстые щеки, от трясся, и Анна подумала, что его и правда сейчас хватит удар. Она молча налила кипятку и пошла в свой вагон, стараясь успеть до отхода поезда с этой маленькой, затерянной среди холмов и склонов станции.
– Анюта, смотри что у нас есть тут. Ты такое видела?
Профессор сидел в кругу коллег, перед ними на большом, поставленном на попа чемодане, были расстелены газеты и стояла огромная банка с чуть синеватым молоком. А вокруг были разложены пирожки – настоящие, румяные, с блестящими, похоже смазанными яйцом боками, пахнущие так, что у Анны свело живот и даже затошнило.