– Ты видишь, какие тут люди? Женщины заскочили на станции, три корзины с едой принесли. Садись, детка, кушай.
Анна осторожно взяла пирожок, прикусила, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не проглотить его разом. Профессор плеснул ей молока в кружку
– Это кумыс, Аннушка. Ты его по глоточку. Не спеши…
Вкус кумыса, смешанного со слезами, Анна запомнила на всю свою жизнь…
Поезд остановился, Анна дотащила чемодан до ступеней, с трудом толкнула его, и он покатился вниз. Вокруг все было бело-серым – серая земля, белые дома, серовато-белый воздух. И только вдали высились необыкновенной красоты горы – укутанные в облака, торжественные и прекрасные.
– Рыбачье, Анечка. Нам еще двести верст ехать, до Пржевальска. Так что, давай, соберись, осталось немного. Вон, смотри, детки малые и то выдержали. Не кисни.
Анна посмотрела в направлении, куда ей указывал профессор. Целая толпа детворы крутилась вокруг машин, местные женщины, собравшиеся со всей округи, совали им в руки хлеб, пирожки, сушеные фрукты.
– Детский дом эвакуировали, вроде из Балашова. Малыши совсем. Вот война.
Профессор сгорбился и потащил свой чемодан к машинам. А Анна не могла оторвать глаз от малышки, сидящей на руках у маленькой, суетливой воспитательницы. Совсем крошка, месяцев восемь-десять, она с любопытством крутила головенкой в теплом капоре. Курносый, конопатый носик странно выделялся на бледном личике, огромные зеленые глазищи набрякли слезами, а из съехавшего капора торчал кудрявый огненно-рыжий чубчик.
– Заселишься с Надеждой к нашим, русским, вон, видишь там дом около берёз? Надежде поможешь, она совсем растерялась, плачет все, не ест. Как бы не заболела.
Профессор как-то сразу ожил, воспрял духом, даже помолодел после их приезда в Пржевальск. Мирное небо сотворило чудо, он быстро перемещался на своих коротких ножках между группами эвакуированных, помогал командирам распределять людей по домам, составлял списки, укладывал пайки. Анна взяла у него узелок с провизией на первое время, подхватила Надю, которая почти не соображала и качалась от малейшего ветерка и потянула её к дому, на который указал Николай Борисович. У неё ёкнуло сердце, когда она увидела этот дом. Как будто кто-то всемогущий взял и переместил двор её детства сюда, под высокое небо, на берега Иссык-Куля. Даже старую березу не забыл – напротив белой мазанки с голубыми ставнями билось на лёгком ветру тонкими ветвями высокое дерево с белоснежным стволом. А вокруг, как девчонки вокруг умудренной жизнью матроны, толпились тоненькие деревца, жались к матери, как будто боялись потеряться. У Анны заболело сердце, вот-вот из калитки выйдет мама, покачает головой, поманит, улыбнётся. Вот только калитка узкая, облупившаяся от дождей, ворота хлипкие, не то что у них были, дубовые, еле откроешь… И палисадника нет, резного, милого, засаженного флоксами и мыльниками, с лавочкой под окнами. Анна тряхнула головой, прогоняя наваждение и пошла к калитке. Надя медленно плелась сзади, волоком таща свой узел, купая его в белой дорожной пыли.