Она работала как одержимая, сутками, смешав и перепутав день с ночью, забывая поесть. Падала на диван, не раздеваясь, и засыпала, когда глаза от усталости подергивались мутной пленкой. А проспав несколько часов, нетерпеливо вскакивала, чтобы продолжать работу, чтобы выплеснуть на холст переполнявшие ее картины и видения, причудливо переплетая узоры и сочетая несочетаемое в гигантскую фантасмагорическую картину особого, неповторимого мира...
Она не открывала дверь и не подходила к телефону. Все было несущественным, кроме рождавшегося под ее руками чуда. Никого не хотелось ни видеть, ни слышать... Да она просто позабыла, что на свете есть еще кто-то, кроме нее в ее творения.
Для доньи Энкарнасьон последняя неделя была одной из самых горьких за последние годы. Обиду, нанесенную ее сыну она почувствовала сильнее, чем если бы оскорбили
Донья Энкарнасьон беззаветно любила сына и, как всякая мать, была готова все отдать для его счастья. Но вместе с тем она была умной женщиной, повидавшей жизнь и научившейся разбираться в людях. Поэтому она знала некоторые особенности Роберто, которые нельзя было не разглядеть при поверхностном знакомстве.
Донья Энкарнасьон не успела хорошо узнать Эвелину. Девушка была ей представлена в полуофициальной обстановке, где сеньора Бусти могла оценить ее эрудицию и хорошие манеры, но этого было слишком мало, чтобы разглядеть ее душу. Поэтому донья Энкарнасьон вынуждена была полагаться на восторженные отзывы Роберто. Ей так хотелось счастья своему сыну, что она с радостью поверила в то, что его чувство к Эвелине Пачеко взаимно. Если временами ее и настораживала неизменная сдержанность молодой девушки, донья Энкарнасьон приписывала это утонченным манерам и нежеланию выставлять свои чувства напоказ.
И вдруг это неожиданное известие о том, что Эвелина разорвала помолвку, а потом новое — о том, что Эвелина выходит замуж за наследника фабриканта Герра. Донья Энкарнасьон не могла не понимать, как больно ранила ее сына эта измена. Удар был настолько сильный, что Роберто замкнулся в себе и, как бывало обычно, не спешил к матери за поддержкой.
Донья Энкарнасьон пробовала поговорить с Роберто и утешить его, но сын отвечал:
— Прости меня, мама, но мне не хочется говорить об этом. — И опять замыкался в молчании.
Сеньоре Бусти было больно видеть страдания сына, когда она ничем не могла ему помочь. В эти дни она особенно часто вспоминала время, предшествующее появлению на свет Роберто. Она постаралась забыть ту боль, которую пережила тогда, и ей казалось, что те черные дни спрятаны самой глубине ее души. Однако теперь прошлое оживало перед ее мысленным взором с такой яркостью, как будто эго происходило только вчера.