— Да, мама, но я не про это говорю. Наверно, Эвелина была права, когда упрекнула меня в чрезмерной мечтательности. Когда она заговорила о доме...
— Ты имеешь в виду семью, домашний очаг? — осторожно спросила донья Энкарнасьон.
— Нет, мама, мы говорили о покупке дома. Эвелина считает, что я зря вложил столько средств в постройку яхты.
Донья Энкарнасьон задумалась. Она сознавала, что, хотя она всегда стремилась дать сыну наилучшее воспитание и образование, какое было в ее силах, ни она, ни ее родители не могли оставить ему особого наследства.
— Послушай, Роберто, ты, наверно, ее неправильно понял. Ведь о постройке яхты она знала с самого начала.
— Да, и мне казалось, что она разделяет мои мечты, — сказал Роберто. — Ведь как раз мечты об Эвелине вдохновляли меня быстрее закончить постройку и пуститься в плавание. А теперь...
Донья Энкарнасьон продолжала о чем-то думать
— Сынок, — осторожно начала она, — мне кажется я понимаю беспокойство Эвелины. Может быть, тебе стоит взять кредит в банке и подумать о доме, я могла бы помочь, и дядя Энрике, наверно, тоже...
Роберто быстро перебил ее.
— Мама, я благодарен тебе, но о том, чтобы я прибег к твоей помощи, не может быть и речи. Я сам справлюсь. Университет и департамент экологии в правительстве обещали мне заказ на морские исследования в районе коралловых рифов. Я смогу провести эти исследования во время своего плавания. А насчет кредита я сам узнаю в банке.
— Ну, конечно, Роберто, — кивнула донья Энкарнасьон.
Когда сын ушел, она долго сидела одна и размышляла.
— Нет, Рохелио, — задумчиво покачала головой Эрлинда. — Когда я работала в «Твоем реванше», у нас не было никакой Ренаты, я совершенно уверена. И подумай, мне-то уже сорок два, а ей, как ты говоришь, три-четыре года назад было слегка за тридцать. Значит, сейчас лет тридцать пять—тридцать шесть.
— Это значит, она появилась там, когда ты уже ушла, — кивнул Рохелио.
— Конечно. А вот Исабель ее может знать, они ближе по возрасту.
— Тогда, возможно, она знает и самого Гонсалеса, если он в те годы захаживал в это ночное кафе... — вслух думал Рохелио.
— Возможно, но необязательно, — ответила Эрлинда — Там же бывало столько народу, разве можно запомнить всех. Тем более Исабель не узнала его тогда на площади в Сьюдад-Виктории.
— И тем не менее это единственная ниточка, которая сейчас у меня в руках, — сказал Рохелио. — Придется мне поехать к твоему брату на ранчо. Я хочу выехать завтра же.
— А как же работа?
— Возьму отпуск за свой счет, — ответил Рохелио.
Эрлинда ничего не сказала. Она знала, что ее тихий покладистый муж может стать решительным и непреклонным, как скала, если посчитает, что все зависит только от него. И сейчас, после смерти Рикардо, он стал именно таким. Эрлинда вздохнула. Она-то надеялась, что, вернувшись из Куэрнаваки, Рохелио сможет вплотную заняться сыном, но он не пробыл в Мехико и дня, а уже снова собирается уезжать.