Если в первый день беспорядков столичные жители громили булочные и мелочные лавки, которые ещё не смотря на пандемию продолжали работать, а после обеда рабочие на улицы вышли с требованием хлеба и прекращения войны, то на следующий день с самого утра митинги стали стихийно перерастать в массовые стачки и многотысячные демонстрации. Остановилось производство на Торшиловской фабрике, перестал выпускать снаряды «Старый Парвиайнен». «Новый Парвиайнен» тоже бастовал. Не работали «Старый Лесснер», «Новый Лесснер», «Айваз», «Эриксон», «Русский Рено», «Феникс», «Промет» … Вечером на Невский вышли рабочие Выборгской и Петроградской сторон, Путиловского завода. Опять же требовали остановить войну и хлеба.
Начались стычки с казаками и полицией. Сегодня полицейские уже не позволяли безропотно себя бить, видимо приказ ими был получен жизни свои защищать и смутьянов карать в соответствии с законами военного времени.
Некоторые заводы бастовать не хотели, рабочие их предпочли дальше производственным процессом заниматься. Не дали. Забастовщики широко применяли тактику «снятия» – силой заставляя ещё работающих присоединяться к бастующим.
Вечером в столице под председательством командующего Петроградским военным округом генерала С.С.Хабалова состоялось совещание военных и полицейских властей. Выслушали доклад градоначальника генерала А.П.Балка, а затем и других информированных лиц Хабалов попросил высказаться. Судили и рядили долго, но в конце концов решили ответственность за порядок в городе передать военным. Кому же ещё? Во всем Петрограде полицейских сейчас и двух тысяч не насчитывалось. А на улицу вышли десятки тысяч всем, и вся недовольных…
Этим же вечером на Больше-Хлыновской тоже событие произошло, но само-собой не такого масштаба и значимости. Хотя, для кого и как…
Федор из Бакулей нашелся. Долгонько его никто не видел. Сестрицы и Иван его уже три раза похоронить успели, а он – живее всех живых.
Получив долю от найденных сокровищ Пугачева решил он на старость их не копить, а жизнь начать прожигать. Один раз живем – второго не будет. Реализовал, не говорит кому, своё золото и … в Париж укатил. Что ему война, линия фронта, противоборство великих держав – у мужика деньги в кармане появились, потратить скорей их надобно.
Так он Ваньке и сестрицам рассказывал. Как на пороге бывшего публичного дома он появился, тут же был за стол усажен, накормлен, напоен и велено ему было о жизни своей непутевой всё как есть доложить.
Перво-наперво купил Федор на всякий случай бумагу, что не годен он к дальнейшей военной службе. Пусть будет, места много она не занимает, есть и пить не просит. Так же как Иван, но в другое время добрался до Архангельска. Там познакомился с какими-то весьма мутными норвегами – так он их сам называл, не Ванька это придумал. Те что-то с контрабандой мутили. Они за денежку Федора на французский берег и подбросили. Федор ни бельмеса по-французски, но как-то не потерялся, имелось в его распоряжение эсперанто в виде денежных знаков. Добрался до Парижа и там очень рачительно начал развлекаться. Направо-налево деньгами не сорил, но всего самого вкусного и хорошего напробовался, любовью француженок насытился по самое не могу. Ивану и сестрам во всеуслышание объявил, что наши то ничуть не хуже будут, а на лицо так многие ещё и лучше француженок. Как деньги к концу подходить стали – житье в Париже не дешевое, если не в ночлежке жить – потихоньку домой начал собираться. Договоренность у него с норвегами была, где и когда их искать можно. Обратный путь в Россию проделал опять же без затруднений, вот только на родимой сторонушке помаяться пришлось. На чужбине никакая «немка» не брала, а тут опять же заболел…