Хер тебе, понял?!
Стягиваю полотенце и, вытерев насухо тело, влезаю в свои ношенные вещи. Мятые, не первой свежести, но зато это мои вещи. И ты не заставишь меня слушаться тебя даже в этом.
На усталом лице ни грамма косметики, мокрые волосы выглядят неряшливо. Да и плевать. Может, увидит, какая я уродина и, наконец, отпустит.
На цыпочках подхожу к двери и прислушиваюсь: по ту сторону стоит оглушающая тишина.
Может, он всё-таки ушёл?
Ну уж нет. Настоящий охотник никогда не бросает помеченную своими когтями жертву. Он может ею долго играть, но в конце концов догонит её и добьёт.
Кладу ладонь на дверную ручку и зачем-то давлю вниз, прекрасно зная, что дверь не откроется — я отчётливо слышала поворот ключа, но она на удивление легко поддаётся.
Аккуратно, стараясь не скрипеть, приоткрываю дверь шире и выглядываю в образовавшуюся прореху. В поле зрения Кая нет! Его нет! Он ушёл? Оставив меня непристёгнутой?
Да ладно?! Я не верю своему счастью! С развязанными руками я смогу обыскать как следует комнату, может, найти отсюда какой-то выход, да хотя бы могу посмотреть, что там за окном! Но моё иллюзорное счастье длится недолго — распахнув широко дверь, вырвавшейся из силков птицей делаю шаг за порог и вижу на кровати длинные скрещенные ноги. Кай лежит на спине, заложив руки за голову, и кажется, будто он крепко спит. Черты лица расслаблены, и сейчас, в розовых лучах утреннего солнца, он выглядит таким… беззащитным.
Сладкий умиротворённый мальчик Кай. Молодой красавец, наверняка любимец девочек, с десятками тысяч подписчиков в популярной социальной сети… Какого чёрта ты такой ненормальный, красивый мальчик Кай? Какого чёрта?! Что за мысли таятся в твоей ненормальной голове?
Ловлю себя на абсурдной мысли, что любуюсь им. Это неправильно, это похоже на безумие, но отвести от него взгляд так же сложно, как признаться себе, что через толщу страха, бессилия и злости он притягивает меня к себе. И это пугает намного больше стальных браслетов.
— Ты любишь Шопена? — не открывая глаз, тихо спрашивает он. Я вздрагиваю, пытаясь утихомирить взбесившееся сердце, и только сейчас замечаю ползущие из его кармана тонкие проводки наушников. — Это не модно, но я уважаю классику, — продолжает он в пустоту. — Сколько чистоты в этих звуках, сколько искренности и боли. Гениальный музыкант. Гениальная музыка.
— Все гении сумасшедшие, — давлю намеренно равнодушным тоном.
— Верно. Мы такие.
— Вы такие? То есть ты причисляешь себя к великим гениям? — беру с трюмо расчёску и тут же прикидываю мысленно, какой урон она может принести здоровью почти двухметрового мальчика-переростка.