В какие, черт возьми, неприятности я должна попасть, чтобы зарубить себе на носу: не вмешиваться, когда не просят?!
— Ты заявился ко мне в спальню посреди ночи не просто так, я же права? Хотел секса? Ты получил его. Но я не верю… НЕ ВЕРЮ, что в этом заключалась истинная причина! — проговаривала ему вдогонку. — Я знаю, что сегодня между нами все было не так, как раньше. И я не понимаю, что сложного в том, чтобы открыться и впустить кого-то в свою жизнь? — я сделала паузу, чтобы перевести дыхание. — Герман, тебе известно очень многое о моей жизни… люди и события, о которых я ни с кем не делилась. Ты заставил меня вывернуть душу наизнанку и принести тебе на блюдечке. Разве я не заслужила хоть какой-то отдачи?
Ох, ну разумеется, Мистер Молчун проигнорировал меня.
Я закатила глаза, жестикулируя руками у него за спиной.
— По всей видимости, нет, — саркастично ухмыльнулась. — Ты можешь жить здесь, внутри этого замкнутого золотого замка, который называешь своим домом, но не жди, черт возьми, что кто-то упадет к твоим ногам, не прося ничего взамен. Особенно я. Не жди, что я в очередной раз поддамся на твои манипуляторские уловки, если и дальше собираешься играть в недоступность.
Я застыла на месте. Гнев и раздражение грохотали в груди боксерскими ударами сердца.
— Горничная, — указала на себя. — Босс, — вытянула руку, показывая на Германа. — С этого момента я запрещаю вам переступать эту черту.
Карие глаза Ермолова пронзили меня острым взглядом.
Плевать, что я только что собственными усилиями подписала документы на увольнение.
Здесь и сейчас меня заботили лишь эмоции, бьющие через все мое тело импульсами-молниями.
Я послала Герману еще один прищуренный взгляд, прежде чем развернуться и уйти прочь.
— Я ездил в Прагу, — низким замогильным голосом промолвил мужчина, принуждая меня к тому, чтобы вновь остановиться посреди коридора и осторожно посмотреть на него через плечо.
Он был в Чехии?
— У моего отца случился сердечный приступ, — прозвучало признание.
Медленно повернувшись к нему всем телом, я увидела страдания на его лице.
Я такая идиотка.
— Герман… мне очень жаль! — воскликнула, испытывая несоразмерное чувство вины за то, что без причины разозлилась на него.
Вместе с раскаянием ощутила облегчение, потому что Герман все-таки поделился со мной тем, что причиняло ему боль.
— Он еще в больнице, но ему стало лучше, — объяснил Ермолов, опустив взгляд к полу и взлохматив пальцами волосы на затылке. Я кивнула, успокаивая саму себя. — Папа самый сильный человек, которого я когда-либо знал, поэтому новость о его подкосившемся здоровье стала для меня полной неожиданностью. Я все бросил и уехал к нему. Я думал, что, возможно, больше не увижу его, — грустно ухмыльнувшись, Герман пожал плечами, вероятно, размышляя о чем-то своем.