Чернобыль в нашей памяти (Адерихин) - страница 19
Клуб во временном городке воинской части, переброшенной в Припять. Фото: из личного фотоальбома Олега Васютинского, участника ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС
Стелла в Припяти. Фото из личного альбома Олега Васютинского, участника ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС
На въезде в город Припять. Фото из личного альбома Олега Васютинского, участника ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС
Ликвидаторы мирно беседуют на фоне взорвавшегося реактора.
Фото: из личного архива Леонида Бронфена
Технику хоронили в могильниках в районе атомной станции. В каждом могильнике могли быть захоронены от сотни до двух сотен единиц техники, в том числе и абсолютно новой, только что с конвейера — и в Чернобыль.
Мы пробыли в Чернобыле четыре месяца. Нас долго не меняли, потому что не кем было менять.
Работали с утра до вечера. Личного времени было мало. Мы выезжали в, как мы их называли, «прифронтовые» города. Книги покупали, в кино ходили. Там никаких ограничений не было: рестораны открыты, люди ходят.
Про радиацию и её последствия не то, что ничего не разъяснялось, но и информация об этом была полностью засекречена. Мои родители и жена очень волновались: в 1979 я вошёл в Афганистан, а теперь — Чернобыль. Кому это понравится?
Некоторые местные жители оставались в деревнях, некоторые возвращались из эвакуации сами. Их подкармливали ликвидаторы. Потом на границе зоны развернули столовые. Можно было поесть бесплатно практически всем желающим в любом количестве. Мы иногда ели там, а потом, вернувшись в часть, ещё и в части.
Наши военнослужащие работали и на крыше взорвавшегося реактора. Там радиоактивный графит впаялся в крышу и сильно фонил. Крышу от них надо было очистить. Я не знаю, зачем был нужен этот героизм. Потом всё равно всю станцию накрыли саркофагом. Ну лежали бы эти графитовые стержни на крыше, или на земле, они всё равно фонили. И фонят до сих пор под саркофагом. Мне кажется, что здесь сработало отношение к советским людям как к расходному материалу. Надо было же показать: мы здесь не просто так, мы героически работаем. А может быть, это связано с Западом. Выбросы на станции шли, Запад их «ловил», мы молчали или говорили «нет, опять провокация Запада, у нас всё отлично, такого быть не может…»
Это был уже самый конец нашей чернобыльской командировки. Я помню Володю Куликова, нашего парторга. Как коммунист, Володя верил, что должен показывать пример. Он был вместе с солдатами на этой чертовой крыше. Провели они там считанные секунды. С лопатами в руках, в этих свинцовых фартуках, противогазах, в которых не так много, что видно. Хорошо, что люди не свалились в дыру на крыше. А вечером Владимиру стало плохо. До ужаса плохо. У него были все признаки облучения. Поймал дозу. Он ходил на крышу два раза. Сам, добровольно. Он проболел всю свою жизнь. На него страшно смотреть было. Он уже умер.