Лиза в ответ только кивнула и уткнулась носом парню в ключицу, несмело обнимая его в ответ.
И расплакалась.
Потому что безумно испугалась.
Потому что устала от груза прошлого, которое словно лезвие гильотины нависало над настоящим.
И просто потому, что у неё впервые появился тот, кто защитит. Обнимет, когда страшно. И будет гладить по волосам, болтая абсолютную нелепицу, пока слезы не иссякнут.
И не было больше ни стадиона, ни людей, ни сцены. Просто парень и девушка. Такие же, как миллионы до них. И такие же, как после.
Влюбленные.
У меня никогда не возникало страха перед сценой. Наверное, потому что та присутствовала в моей жизни едва ли не с пеленок. И не важно, будь то обычный детсадовский утренник, или крупномасштабное мероприятие в честь дня города — я не боялась. Порой злилась, иногда лила слезы, но всегда представала перед зрителем с низменной улыбкой и в уверенном спокойствии.
Но теперь, когда за стенами гримерки раздавался восторженный рев двадцатитысячной толпы, а над моим гримом и прической активно работали в шесть рук, — я не просто боялась. Нет. Я испытывала настоящий леденящий ужас.
И проклинала ту минуту, когда написала Краснову и дала согласие на участие в шоу.
Не прошло и трех часов с нашей встречи в кафе, как я, окончательно накрутив себя по поводу нашего скомканного прощания, сдалась и приняла Пашкино предложение. На тот момент мне казалось, что легче уступить Краснову в его желании увидеть меня на сцене, нежели рассказать правду.
Короче говоря, я попросту струсила. За что и поплатилась.
Мой сумасшедший график «университет-дом-клуб», в котором я пыталась выжить вот уже почти три месяца, пополнился новым пунктом. Точнее этот новый противный пункт с совершенно непривлекательным названием «репетиции», вытеснил привычный и такой горячо любимый «дом» из моего расписания.
Итак, вместо того, чтобы пить чай в общаге и пытаться сладить с учебой, я битых три, а то и четыре часа своей жизни посвящала изнуряющим репетициям и мысленно проклинала Краснова с его дурацкими желаниями. Благо, тут я была не одинока. Мой хореограф и три режиссера-постановщика, которые кропотливо продумывали шоу-программу на протяжении полугода, — вы только вдумайтесь: полгода! — приняли сумасшедшую идею прихотливого фронт-мена добавить новый номер, а заодно и меня, за неделю до предстоящего концерта в штыки.
Однако последнее слово оставалось за продюсером и он — к всеобщему горю — выбрал темную сторону, то бишь Краснова.
Так меня и утвердили.
Дни слились в сплошную мешанину и звучали, словно заезженная пластинка: рваные, ритмичные биты клуба; гулкая тишина во время очередного итогового теста; и мягкие гитарные аккорды Пашкиной песни.