Я очень терпеливая. С детства твёрдо верила: всё когда-нибудь кончается – нужно только сгруппироваться и потерпеть. Вот и домучилась. Однажды открыла глаза и пять границ прямоугольного пёстрого пятна напротив съехались в одну законную. Хотя сам прямоугольник я пока опознать не могла – темно здесь, как в нашем гараже, когда все торгуются, кому менять лампочку. И мысли перестали скакать через пятую на восемнадцатую, и соображалка включилась. Я же нормальная: лежу, боюсь. Вот-вот врачи констатируют мою вменяемость и запустят в палату рыдающую семью. И задаст она мне тот самый вопрос: зачем, дескать, ты нашу миссис погубила? Что она тебе сделала? А ведь ничего, кроме хорошего... Господи, стыдно-то как! Горько и жалостливо.
Вдруг слышу: лязг, стук, шуршание. А следом и посветлело. Но не привычно разом по всей больничной палате, а каким-то подозрительным пятном, причём, в движении. Глаза скосить и не пытаюсь – раз я ему понадобилась, так оно само дойдёт до поля моего ущербного зрения. Оно и дошло. Натурально с факелом. Высокое, осанистое, в сером балахоне, стянутом на талии широким поясом с какими-то подвесками-побрякушками. Остановилось шагах в пяти от моей кровати, скинуло капюшон, тряхнуло шикарными локонами. Ну, что сказать? Голова как голова и, согласуясь с природой, одна. На лице маска без единого отверстия для глаз, закрывающая его до кончика носа. Под маской за узкими губами многозначительно скалятся ровные зубы. Стоит. Молчит. Больным в наш век просвещённого гуманизма всё можно – я и не постеснялась.
– Привет, – шепчу. – Ты привидение? Или с маскарада?
Она стоит. Молчит.
– Если ты не глюк, – прошу вежливо, – кивни. Не нервируй. Мне и так хреново. А если все-таки глюк, не старайся. И так всё понятно.
Она стоит. Молчит. Лишь факел из одной руки в другую перекинула. Затем обернулась в ту сторону, откуда выплыла, и противным таким голосом призывает:
– Дженнифер, детка, тут твоя невестка полоумная опамятовалась! Перекинешься словечком?! Или сразу задушим и в море?
Я припухла. Агрессивный какой-то глюк, неуважительный. Видать не мой, чужой, а мне по ошибке приглючился. У моего не может быть настолько тупых шуток. Тем временем, где-то в потёмках повторился стук с шебаршением. Затем к старшему глюку присоединился такой же балахонистый детёныш под маской. И тут эта мелочь разулыбалась пухлыми губками промеж ямочек, заявив звонким голоском:
– Доброе утро, матреошка. Вставать-то намереваешься? Или поливать тебя прямо в постели? Обрастешь мхом, цветочками, и мы заимеем дармовую клумбу.