Никаких церемоний, никакой нежности, все движения резкие, почти рваные, все для того, чтобы богинька только взвизгивала от каждого прикосновения его, Давида, пальцев.
Взвизгивала, выгибалась, скулила от возбуждения.
Она будет воспринимать его всерьез.
Ну, или он будет делать с ней вот это все, когда ему только приспичит.
Заманчивая перспектива.
В трусах у Нади горячо настолько, что непонятно, как рука Давида сразу не поджарилась.
Ага, поджарилась почти, только не “в собственном соку”, а в Надином…
Это безумие на самом деле, ни на что иное эта связь не походила изначально. И все, что есть в душе, все тянется к ней, все хочет её, хочет наматывать именно её волосы на кулак, хочет слушать именно её восторженный стон.
— Дави-и-ид… — выдыхает нахалка искусанными губами.
— Ух ты, Наденька, ты помнишь, как меня зовут? Ну надо же, — ехидно шепчет Огудалов.
— Хочу тебя… — шепчет Соболевская отчаянно.
— А уж как я тебя хочу, — отдается эхом в мыслях.
Каждая секунда до этих её слов, каждая секунда терпения, выжидания — была как лишняя секунда агонии, потому что Давид уже хотел гораздо большего.
И было одно только “Хочу, хочу, хочу”, электрическим угрем бьющееся в мыслях.
В мыслях.
Только в них.
Потому что не признает Давид такое вслух, не очертит для неё, что она сводит его с ума настолько.
Хорошо, Надюша, раз уж признаешь свое поражение сейчас — можно и до конца дойти.
Пальцы, раскатывающие презерватив по члену, чуть подрагивают от нетерпения.
Потому что на самом деле — Давид этого будто ждал с самого момента пробуждения.
Вот этого момента, когда он наконец засадит в свою богиню член, да так, что она восторженно вскрикнет.
И начинается движение.
В душе Огудалова, по ощущениям, происходит весьма натуральное рождение сверхновой. Будто Давид до этого — просто светил, и только сейчас понял, что мог светить в десять раз ярче.
И все это потому, что она — рядом.
Черт бы её побрал.
Убил бы.
Вот эту вот наглую стервозину Давид Огудалов убил бы самым мучительным образом, потому что никто не должен заставлять его быть вот таким.
Зависимым, раздраженным, голодным.
Недотраханным даже как будто.
Это все — слабости. Недопустимые слабости.
Да и вообще, как можно позволять себе слабину именно из-за Соболевской? Она же бесит, не может не бесить. Ведь это же понятно, даже вчерашний день ничего нового Давиду не открыл, все было ясно чуть ли не с первого раза, когда она даже номер телефона ему отказалась дать.
И она ведь продолжает его бесить, каждую секунду заставляет действовать импульсивно, зачастую даже глупо. Но почему-то именно от неё оторваться не получается.