Я направляюсь следом. Он идет быстрым шагом, засунув руки в карманы пиджака. Когда расстояние между нами сокращается до трех метров – достаточно близко, чтобы у большинства людей не возникло желания сбежать – я тихо говорю: «Стой».
Мельком взглянув на меня через плечо, незнакомец оборачивается. Он молод, лет 18 или 19, выше и, вполне вероятно, сильнее меня. Мне стоит быть внимательнее на случай какой‑нибудь глупой бравады. Не то чтобы он стал протирать от удивления глаза, но вид балаклавы, похоже, всегда вызывает на лицах людей выражение нереальности происходящего. Да, и еще атмосфера спокойствия: когда я не начинаю махать руками и выкрикивать ругательства из голливудских фильмов, некоторые люди оказываются не в состоянии поверить, что все это происходит на самом деле.
Я подхожу ближе. В одном ухе он носит бриллиантовую сережку‑гвоздик. Она совсем крошечная, но это лучше, чем ничего. Я указываю на нее, и незнакомец передает сережку мне в руки. Несмотря на свой мрачный вид, он вряд ли решится на какую‑то глупость.
– Достань бумажник и покажи мне, что внутри.
Он послушно извлекает содержимое и раскрыв в виде веера, показывает мне на манер карточной колоды. Я выбираю е‑деньги – «е» в смысле «еле защищенные от взлома»; я не могу узнать баланс, но все же опускаю карту в карман, позволяя ему забрать все остальное.
– А теперь снимай обувь.
Он соглашается не сразу, и я вижу, как на мгновение в его глазах вспыхивает чистое негодование. Но он все же слишком напуган, чтобы хоть что‑то сказать в ответ. Он подчиняется, неуклюже снимая обувь, поочередно становясь на одну ногу. Я его не виню: сидя, я бы чувствовал себя более уязвимым. Даже если это ничего не меняет.
Пока я шнурками привязываю туфли к задней части своего ремня, он смотрит на меня так, будто пытается решить, понимаю ли я, что ему больше нечего мне предложить – решить, буду ли я разочарован и зол. Я без намека на злость смотрю в ответ, стараясь всего лишь запечатлеть его лицо в своей памяти.
На секунду я пытаюсь визуализировать пандемониум – но в этом нет необходимости. Теперь я стараюсь воспринимать образы сами по себе – впитывая их и осознавая в полной мере, благодаря новому сенсорному каналу, который пластырь проложил для себя, воспользовавшись нейробиологией моего зрения.
И я вижу, как вспыхивает повелитель воли.
Я направляю пистолет в сердце незнакомца и снимаю его с предохранителя. Его хладнокровие тает, лицо искажает гримаса. Тело жертвы охватывает дрожь, на лице выступают слезы, но незнакомец по‑прежнему не закрывает глаз. Я чувствую всплеск сочувствия – и «вижу» его своими глазами – но оно находится вне повелителя воли, а делать выбор способен только он.