– Почему? – только и спрашивает он жалобным голосом.
– Потому что могу.
Он закрывает глаза – его зубы стучат, из ноздри тянется струйка слизи. Я дожидаюсь момента ясности, момента идеального понимания, момента, когда я смогу выйти за пределы вселенского круговорота и взять ответственность на себя.
Но вместе этого расступается другая завеса – и пандемониум во всех подробностях предстает перед самим собой.
Образы, отражающие идеи свободы, самопознания, отваги, искренности, ответственности ярко вспыхивают. Они похожи на крутящиеся каскады – огромные, перепутанные ленты длиной в сотни образов – только теперь все связи, все причинно‑следственные отношения наконец‑то обретают кристальную четкость.
И оказывается, что сигналы не проистекают из каких‑то фонтанов действий или самодостаточного, несократимого «я». Повелитель воли активен – но это всего лишь один образ из тысяч, всего‑навсего еще одна замысловатая шестеренка. Запустив в окружающие каскады десятки щупалец, он бездумно тараторит: «Я, я, я», – беря на себя ответственность за все происходящее, хотя в реальности ничем не отличается от остальных.
Из моей гортани вырывается звук рвотного позыва, и мои колени едва не подгибаются. Я не могу охватить это знание, не могу с ним смириться. Продолжая крепко держать пистолет, я запускаю руку под балаклаву и срываю пластырь.
Ничего не меняется. Представление продолжается. Мозг уже впитал в себя все ассоциации и связи – и обретенный смысл продолжает неустанно раскрываться перед моими глазами.
Здесь нет никакой первопричины, никакого места, где берут начало любые решения. Лишь гигантская машина из лопастей и турбин, движимая проносящимся через нее потоком причин и следствий – машина, созданная из слов, образов и идей во плоти.
Ничего другого здесь нет – лишь эти образы и связи между ними. «Решения» принимаются буквально везде – в каждой из ассоциативных связей, в каждой цепочке идей. За «выбором» стоит вся структура, вся огромная машина.
А как же Повелитель воли? Это не более чем воплощение абстрактной концепции. Пандемониум способен вообразить что угодно: Санта Клауса, Бога,… человеческую душу. Он может создать символ для любой идеи и соединить его с тысячью других – но это еще не означает, что стоящая за этим символом сущность отражает какое‑то реальное явление.
С ощущением ужаса, жалости и стыда я смотрю на трясущегося передо мной человека. – Ради чего я приношу его в жертву? – Я мог бы сказать Мире: «Даже одна кукольная душа – это перебор». Так почему я не могу сказать того же самому себе? Внутри меня нет никакого второго «я», никакого кукловода, который дергает за ниточки и принимает решения. Есть только машина в целом.