Катерина Вячеславовна все больше распалялась. Она редко кому открывалась, но теперь ей надо было выговориться. Помня Павлу еще с девок и тут почувствовав ней человека, родственного по судьбе, она вдруг дала волю своему сердцу.
Народу в вагоне было порядочно, и многие с любопытством прислушивались к их разговору. Но то ли вечная русская открытость и доверчивость, то ли сознание того что люди их окружали незнакомые, случайные и они скоро разойдутся навсегда, но беседа продолжалась тем же порядком, каким началась: старухи толковали, как будто сидели одни в избе, и никто им не мог помешать. Только бы самим не сбиться.
— Теперь ведь, Павла, и выбирают-то не по уму. Наш-от поглядел: на рожицу приглядистая — и давай скорей раздувать кадила, как бы кто не перехватил. А ведь надо было узнать получше. Больно нынче уж девки-то вилявые. Нет, поди, единой безызменной. Ни у которой терпежу не стало. Так ведь не зря и говорят: сколько в квасной горшок семя войдет, столько раз баба мужика обманет. Наш-от как домой свою привел, я сразу вижу, что по носу глядит. Ну, думаю, налетел Леня, убил бобра. Так и оказалось. Развеялка баба — деньгами сорит по все стороны... Да и я поспешила, тоже его подторопила. «Женись, — говорю, — Ленюшка (как из армии-то пришел), что одному вечерами-то умирать. Не упускай хороших невест, а то выдергают всех». Боялась тоже, чтоб и не загулялся... Так вот он и выдернул. Уж такого командира, такого атамана... Как она зашла, — так уж сразу столбиком и становись. Нонешние бабы не то что мы. Нонешние навыкли жить с мужиками так, что только нм наряды сверху спускают. А те, чтоб скорее бежали, да выполняли. Поменьше бы люлькались, так дело лучше выходило. Разве можно бабе власть давать? Она ведь ее всегда употребит, чтоб выполнить свой капрыз. Обрадели, что их верх пошел, на мужика налетят из-за пустяковины да и пушат его, пушат. А дело слова не стоит. Мы-то, бывало, в праздник за мужиками ходим да ходим, лишь бы все ладно было. А напьются в чужой деревне, сгребешь его в охомятку да и ташишь домой. А эти нет. Мужик в чужих людях пьяной сидит, а она одна домой повихорила. Да придет он, так его еще и обругает всяко. Наша-то уж больно резкая. А ведь нельзя сердце-то распускать. Вот и не пожилось чередом. А чего бы не жить? Дом-от полной всего-всего накупили. Вдругорядь опять всю мебель перефрантила, много чего назаводили. А какие бы уж теперь заводки — парень растет, за ним глядеть надо, да хозяйство большое. Я одинова и навесила сказать: всего-де у вас и так вдоволь. Так не понравилось. Сидит молчит, не знаешь, что она и думает. Боюсь и таких. Да и нероботная. Придет с производства, бухнется на диван: устала. А с чего там уставать. Ведь интеллигенция: до обеда здороваются, с обеда прощаются. Ничего для дома поработать неохота. Как-то отец ее на казенной машине приехал. «Поедем, Валя, в выходной-то и лес за грибами». — «Неохота», — говорит. А он ей: «Да хоть подышишь свежим воздухом». — «А мне, — говорит, — и здесь хватает». Вот и поди. Уж под окошки подъехали да и привезут — и то неохота. Неужели бы мы так смогли? Пошевелиться лень, ни к чему не приучены...