— Дак теперь как старуху-то будешь содержать, — опять допытывался Леха Фуртин, — ведь не прокормит: без приработка.
Глухарь вскидывал короткие поредевшие бровки и отвечал:
— Да, приработок бы не помешал...
И вдруг однажды повернулся к Лехе: — Ты бы, паря, продал мне свою плоскодёнку. Все одно без дела у тебя сгниет.
— А на что тебе она? — удивился Леха Фуртин.
— А рыбу имать, — невозмутимо и убежденно ответил Глухарь.
— Да ведь тебе не поймать ничего, ты же поплавка за два метра не увидишь.
— А пошто мне поплавок. Я же на блесну.
— Так ведь и за блесной наблюдение требуется, — не унимался Леха, — тоже проморгать возможно.
— А я леску на руку накручу. Как ежели шшука али окунь за железку схватится — я сразу учую, — не сдавался Глухарь, и Леха уступил ему плоскодонку, которая действительно давно лежала на берегу без пользы, и выменял на нее у Глухаря одностволку.
Старик долго упирался, не хотел отдавать свою верпую многолетнюю напарницу.
— Ведь я к ней, как к цигарке, привык, — жаловался он.
— Тогда будешь сидеть без рыбников, — допекал его Леха Фуртин. — Как хошь, я тебя не приневоливаю, — и он поднялся с лавки, вроде бы не желая продолжать разговор, но медлил.
В дело вмешалась старуха и доконала старика:
— Все равно лесничать не ходишь, со службы снялся... А тут человек, может, чего и подстрилит.
Дичи Леха Фуртин погубил не лишка, хотя стрелял охотно и лучше многих добычливых и удачливых лесовиков. Те часто и в охотку потешались над Лехой, встречая его у отвода, пустого, понуро несущего за спиной бесполезное орудие.
— Ну чего, Леха, опять на твои «три кольца» — ни одного птенца?
Это они намекали на то, что Глухарь когда-то хвастал своей одностволкой и утверждал, что это знаменитые бельгийские «три кольца». Врал, конечно.
— А чего, Леха, не обменять ли твою гаубицу на мою телегу: у моей оглобли длиньше твоей стволины. Да их и боле: две как-никак. И будешь по рябкам палить сразу дуплетом.
Леха нехотя огрызался и все думал, чем бы отплатить неунимавшимся насмешникам.
И как-то его осенило...
Теперь он, встретясь с очередным зубоскалом, осторожно и беззлобно начинал подначивать:
— Ты вот, Панко, оскаляешься, а кроме своей фузеи, в руках никакого путевого оружия не держал.
— Кто? Я? — не понимал Панко.
— Ну, ты!
— Да я в армии служил знаешь в каких частях?
— Ну в каких?
— Э-э... в каких... — уклонялся Панко, соблюдая военную тайну.
— Так скажи, в каких же ты служил частях? — опять спокойно допытывался Леха Фуртин.
— Да в таких, что тебе еще и знать-то не положено, — заводился Панко.
— Ну тогда уж, конечно, в ракетах, — всезнающе застонал Леха и пренебрежительно сплевывал через щель между верхними зубами.