На глазах Панка Леха вкладывал в ружье такой же патрон с «тройкой», так же коротко прицеливался, и во время выстрела оба видели, как кепку резко встряхивало.
— Ну а теперь неси, будем считать, — нагло говорил Леха Фуртин притихшему Панку.
Тот, полностью утратив недавнее достоинство, поспешными жалкими шажками подбегал к колу, сдергивал свою рябенькую кепчонку и прямо там, стоя на ветру с растрепанными поредевшими волосами, подсчитывал количество пробоин.
— Ну как? — издалека сыто спрашивал Леха Фуртин. — На четвертинку хватит?
И в деревне после этого никто не видел Панка в его неизменной кепке. Куда он ее задевал, только бог знает, и Панку приходилось надевать шапку раньше обычного: до настоящих холодов.
Так Леха посрамил еще не одного мужика; мнение о себе как стрелке и охотнике выровнял, имя доброе восстановил — и заскучал.
Никто, конечно, не догадывался, что Леха всех проводил, как школьников: никому и в голову не стукнуло, что Леха Фуртин подсовывал всем холостые патроны. У него для этой цели была куплена в городе целая коробка заводских гильз, специальная завертка для их обработки, пыжи и все остальное припасено, чтоб комар и ногу не подточил.
Такой холостой патрон (да, бывало, и не один), Леха всегда держал в патронташе крайним справа, чтоб случаем не перепутать да самому не опростоволоситься. И поскольку просто так доказывать свое преимущество ему поднадоело, он решил от своего предприятия иметь хоть какую-то прибыль. Его непременное условие: стрелять только из его ружья, которое, как утверждал он, «не каждому рылу дарит свою силу».
Сначала он спорил на четвертинку, потом понял, что можно и на бутылку. Зная, что мужики всегда берегут и прижимают свои заряды, Леха при любом споре широко расстегивал свой полностью набитый патронташ и лихо выдергивал из него первый же попавший под руку патрон. Им, конечно, всегда оказывался крайний справа.
Почти все кепки в деревне Леха уже нарушил, продырявил несколько портсигаров и начал подбираться к оцинкованным ведрам, но тут на него ополчились бабы, и он дал себе осадку.
Сам за все это время Леха не только ничего не проиграл, но обнаглел до того, что даже пару раз в большой подпитии снимал штаны, становился около чьей-нибудь бани на четвереньки и разрешал хмельным возбужденным мужикам палить в свой тощий обнаженный зад, который даже в сумерках был удобной и хорошо различимой мишенью (днем до этого дело не доходило).
Мужики неизменно делали промах, и развеселившийся Леха прогонял их в магазин за новой бутылкой.
В таком нескучном настроении всей честной компанией однажды они подкатились к баньке Глухаря. Она стояла недалеко от речки, а мужикам захотелось убраться подальше от женских глаз, чтоб бабы не оговаривали всякий и без того горький глоток и не усчитывали каждую копейку, загодя припрятанную для непредвиденного случая.