— Ой, Таиска, ну и баба! — Марфа Никандровна укоризненно покачала головой.
Ваня пришел с обоими оттопыренными карманами и в руках держал четыре бутылки пива.
— Ну вот, теперь другое обхождение, — сказала Таиска. — Садись, Ваня, будь за хозяина да разливай.
— Это что вина-то наташшили, — хохотала, хлопая себя по коленкам, Марфа Никандровна. — А у меня и есть нечего. Я ведь шутя, кое-чего набарахлила на стол-то. Ну да я сейчас еще рыбы пожарю.
— Ладно, закуска — побочная статья. При хорошей выпивке любая закуска пойдет, а после политуры и шпрот колом встает, — острил Ваня Храбрый, разливая по стаканам спирт.
— А я думаю, к чему бы это с утра все тело тянет, — не унималась Марфа Никандровна.
— К перцовке, — подсказал Ваня и налил ей из только что вынутой бутылки полстакана коричневой жидкости, — знаю, что спирту побоишься, а это поровнее.
Только успели выпить по первой, как в дверь стукнули, и вошел Коля Силкин.
— Всю жисть так: и жить торопится, и чувствовать спешит, а выпить вечно опоздает, — зашумел Ваня Храбрый, выскочил из-за стола и начал Колю раздевать. — Давай садись.
— А какой нынче праздник? — прищурился лукаво Коля Силкин.
Ваня Храбрый подошел к висевшему в простенке календарю, полистал его и сказал:
— А новолуние, — и протянул Коле штрафную.
...Выпили по первой, но второй, по третьей, а потом Ваня Храбрый начал к Таиске приваливаться: сидели они рядом; а та все похохатывала да болтала, на Ваню напирала:
— Вот вы нас все хаете, а сами без нас жить не мотете.
— Живали без вашего брата, да и живем не пропадаем, — защищался Ваня.
Таиска, раскрасневшаяся и осоловевшая, гнула свое:
— Ругаете нас, ругаете, а все не мы к вам бегаем, а вы к нам.
Ваня не сдавался:
— Так ведь вы к нам не бегаете только из-за того, что мы к вам бегаем.
— Ой, уж сказанул... Забыл, что ли, как мне еще парнем письма-то строчил из армии. Пакет-от почтальонша едва приволокет, бывало, такой он толстенный! Мы вечерами с девками читали да хохотали... По три да по четыре листка каждый раз было наборонено. А на самом последнем листке по самому-то краю приписано: «Кто ниже напишет меня, тот крепче любит тебя». Где уж там еще ниже написать, если каждая буковка и так с листка ноги свесила. Тут и комару носу не просунуть. И конверт всегда разрисует и подпишет: «как по закону, привет почтальону». Вот она и носила всегда мне наособицу, обязательно в самые руки подаст. Понаписал за три-то года. Скажешь, не было? Ишь, ишь, покраснел, — продолжала Таиска.
— Да ты на красноту-то не гляди, — урезонивал ее Ваня Храбрый. — Может, это я нарочно. Может, это светомаскировка, — защищался он.