— Ну, Ваня, у тебя и положеньице: и не щекотно, и смеяться надо, — подзуживал его Силкин.
— Нет, пусть он скажет, было или не было? — не унималась Таиска.
— Было, было. Я ведь не скрывался, сколько разов говорил, что люблю, и замуж звал. Из-за тебя, может, у меня вся и жизнь наперекосяк пошла.
— А что зря трепаться: люблю да люблю. Надо было доказать.
— Доказать... А как? На высокую березу залезти?
— Да нет, Ваня, — вдруг поникнув и посерьезнев, сказала Таиска. — Это я так ведь, дурачусь... Я не пошла за тебя, потому что не любила, сам знаешь. Ты парнем-то умным был; никто от тебя плохого слова не слыхивал. Но ты ведь знаешь, что я другого Ваню ждала. У нас с ним все было обговорено. Только пуля наплевала на наши уговоры.
— Я все знал, что у вас было, но это неважно.
— Зато мне важно...
— Ну а одна-то хорошо живешь?
— Да как наладится.
— Вот и у меня эдак же... С первой не пожилось. Я уж и так долго тянул. Ведь баба как чемодан: и тяжело, и бросить жалко. Но пришлось. Со второй, с Клавкой, мы долго женихались. Видел я и сам, что не дело затеял. Она побывала замужем, с проколотым билетом была, как говорится... Но веселая бабенка, ох, веселая... И так меня с тоски-то к ней потянуло! Видно, все Клавки такие. Уж не первую встречаю. Как Клавка, так цирк. «Муж, — говорит, — мужем, а любовник нужен». Веселая баба! Мать моя побесилась, поотговаривала меня... «Вон, — говорит, — бери лучше Таньку (сучкорубом у нас работала), депутатка областного Совета, в автобусе без билета ездит. Вот бы, — говорит, — тебе такую жену» (мать-то моя). А я говорю: «Уж нет, а то и будет всю жизнь думать, что я ее избиратель». Да и холодная такая. Всю бы жисть через нее с насморком ходил. Даже ейная подруга, Анька, смеялась: «У меня, — говорит, — Таня что ледышка. Как рядом с ней ночь посплю — три дня потом кашляю». Да я об ней и не думал. А как сошелся с Клавкой — тут и началось. Сплошное выпендривание: «Я тебя моложе, я тебя образованнее, я тебя ростом выше». Может, и повыше на какой-нибудь блин...
— Да ничего в ней особого и не было, — сочувственно откликнулась Таиска. — Захаживала я к вам в Макарово, видела ее... Когда она такое говорила, тебе бы и сказать: ты-де зайди-ко, девка, да сама-то на себя сзади в зеркало погляди... Мужики одинова пьяные над ней смеялись.
— Пьяные мужики всего могут набухать, на них нечего глядеть. Она, Клавка, всякая была. То шумит, кричит, ругается на чем свет стоит. Вина-то ведь тоже не пила... из мелкой посуды. А проспится, ко мне ластится. У нее тоже жизнь нелегкая была. Не обижалась она на меня за разговоры. «Сама, — говорит, — знаю, что нехорошо, да нервы, — говорит, — у меня ничего не стали держать». Потом до меня слух дошел, что спуталась она. А я чего угодно вынесу и спущу, но не такое, сами понимаете. Прижал я ее к стенке, она и говорит: «Ванечка, я ведь если и изменяю, то не душой, а телом. Душой-то я только тебе верна». Ну, думаю, тут мне и вправду образования не хватает — не понимаю. И разошлись мы с ней, как в луже чинарики. Сказал только, чтоб под пьяную руку не попадалась. Она тут же с каким-то Федькой и наладилась. Он шкипарем, говорили, работает; к родным в гости приезжал. А я после того, как освободились мои руки и душа, начал еще крепче тонизировать. Вот так!