Миша почувствовал бесполезность разговора: их понятия и наблюдения не совпадали. Особенно было неприятно, что Гошка говорил о своей родине отчужденно и называл Никольск захолустьем.
«Как же так, — удивлялся Миша, — там родиться, впитать речь той земли, унаследовать ее характер, жить среди тех людей — и все это в конце концов определить одним словом «захолустье»? Если б это сказал посторонний... А в этом захолустье люди светлей и чище хотя бы самого Гошки».
— Уж не влюбился ли ты в никольчаночку, что так расхваливаешь этот медвежий угол? Тогда, конечно, все будет казаться в сверкании и блеске.
— Дурак ты, Гошка, — только и сказал ему на это Миша.
А борода Мишина всех в институте привела в изумление и восторг. На нее приходили посмотреть даже студенты с других курсов.
— Ну раз она по душе народу, пусть растет, — объявил патетически Миша...
...Месяц, отпущенный на сессию, тянулся долго, и Миша едва дождался, когда он кончится...
...Борковский аэродром их не принял из-за пурги, пришлось лететь до Никольска. Они устроились в том же Доме крестьянина. Когда сдавали паспорта в регистратуру, столкнулись с инспектором облоно Перерепенко, Миша сразу узнал его по тучной фигуре и непрестанно вращающейся голове. Перерепенко, конечно, не узнал Колябина, хотя долго смотрел на него. У регистраторши он зачем-то спросил Мишину фамилию, а когда понял, что это новые учителя из Кемской школы, недовольно поморщился.
На другой день Силкин встретился с Глобусом в коридоре, не успел и рта раскрыть, как тот скрылся в своем номере.
Ребята уехали к себе, не подозревая, что Перерепенко, помимо прочих дел, вел разговор и о них у заведующего роно Пенькова Василия Васильевича.
До Заполья они добрались поздно: от Верховина пришлось идти пешком. Марфа Никандровна встретила Мишу у фермы, отобрала чемодан, и они радостно пошагали домой.
— В больницу-то не заходил?
— Заходил, но никого не застал.
— Гляди не отступайся. Девка — не прогадаешь. Да, а Ваня-то Храбрый почти уж склонил Таиску. Ну и молодец!
Дома Миша начал выкладывать подарки.
— Вот вам дрожжи, вот печенье и баранки, а вот, Марфа Никандровна, яблоки и апельсины...
— Ну на что ты все выгребаешь-то. Мне ведь с моими зубами ничего не добыть. Один зуб ведь остался-то да три корня, и хлеб-то едва ужубрею, а в этих апельсинах-то дак одни нити какие-то. А вот за дрожжи — дак спасибо. Ждет их Ваня-то, пиво варить будет. Таиску уговорить хочет. Для нее и старается.
...Все в доме Вани Храброго было обычно и хорошо и на этот раз, но на душе у Миши Колябина лежала непонятная тяжесть: не хватало былой беззаботности и простоты, хотя Ваня сидел недалеко и следил, чтоб Мишин стакан не стоял пустым.