С тех пор все пошло как по маслу: несколько ям — «плантаций», сменяя друг друга, целое лето поставляли мне отборную — самый сок! — молодую крапиву.
«Ага, выросла, злодейка!» — злорадно думала я, подступая к ней с ножницами.
Зато в другой раз заботливо шептала свежим крапивным пенькам:
— Давай, давай расти, шевелись.
Вот и до сих пор это осталось: увижу шапку молодой крапивы, почую ее щекочущий, пыльный какой-то запах, и опять шевельнется в душе это и хозяйское и враждебное: «Ах, какая крапива! Ууу, кра-пива!»
А старую, будылистую, долговязую крапиву мы с Шуркой пошли однажды бить палками. Искрошили кусты у задней стены нашего хлева, бесновались, орали, и не знаю, как Шурка, а я орала для того, чтобы было повеселей. Но почему-то невесело мне стало, будто меня кто-то заставляет это делать, а делать неохота.
Ну, порубили мы крапиву, пришлось все же перестать орать, остановиться, поглядеть друг на друга и на уничтоженного врага. На врага-то мы глядели, а вот друг на друга — нет. Так, не глядя на Шурку, повернулась я и пошла. И несла с собой, держала перед глазами нехорошую, некрасивую картину: измочаленные, с лохмотьями рваных листьев, волокнистые стебли крапивы — одни повисли, сломавшись, острым углом, будто руки мертвых, другие, вырванные с корнем, зацепились листьями за торчащие длинные будылья. Обрывки листьев, поломанные стебли, метелки цвета валялись кругом. Это мы сделали. Мы ее били, а она ведь никуда не могла убежать. Мне было очень нехорошо, так жалко крапиву. И стыдно. Но почему, почему жалко, почему стыдно? Ведь мы с Шуркой рвем для наших коров «березку», молочай, лесную траву, ту же крапиву?!
Грядки пропалываем — и вянет, жухнет возле грядок дурная, ненужная трава — так ведь даже и не думаешь о ней, будто она и не была живой и красивой.
Нет, никогда мне не приходилось жалеть сорняки… А тут крапива…
Больше мы с Шуркой никогда не звали друг дружку крапиву бить. Наверно, и ей, Шурке, было стыдно тогда… Хорошая все-таки Шурка. Жалко, что мы поссорились… Хоть она сама виновата. И ей, наверное, сейчас еще хуже, чем мне. Я все-таки не виновата. А она вспоминает, как меня дразнила, и мучается. Стыдно ведь, когда виновата. Вот и с крапивой мне было стыдно. И вдруг в голове моей ясно — как черные буквы по белой бумаге — возникли слова: «Крапива была не виновата». И они росли, эти буквы: «КРАПИВА БЫЛА НЕ ВИНОВАТА!»
Я даже перестала набивать свою корзинку и распрямилась, с удивлением глядя вокруг: будто кто-то подсказал мне эти слова. Да, да! Крапива росла за нашим хлевом и никому не мешала. Мы к ней пришли, мы к ней пришли с палками… Вот почему нам было и неловко и стыдно. И мы орали, когда били крапиву, чтобы не слышать этот стыд в себе!