Тем не менее она вскинула голову и холодно спросила:
— Что вам надо, Борис Германович?
— Поговорить.
— Не о чем мне с вами разговаривать.
— Просто так я бы не приехал. Значит, есть причина.
— Зря время потеряли.
— А ты не хами мне, не хами. Думаю, я заслужил, как минимум, уважительного отношения. Как-никак воспитывал тебя с малых лет, обеспечивал, кормил, одевал, подарки покупал…
И тут из школы вышел Колесников. На ходу застегивая куртку, он спустился по лестнице и направился к воротам.
Увидел её перед собой, задержал взгляд лишь на секунду и перевёл на отчима. И если на неё он посмотрел лишь вскользь и бесстрастно, то отчим определённо его зацепил. Даже на лице проступило смешанное выражение. И пока он шёл мимо них — сверлил его взглядом.
Мику охватил безотчётный порыв позвать Колесникова. Крикнуть ему: «Женя, подожди!», подбежать и пойти рядом.
Но тут же она спохватилась: нет! Был бы это кто-нибудь другой, хоть кто из их класса — она так бы и сделала. Но Колесников — нет. Уж лучше она будет кричать о помощи на всю улицу, как ненормальная, если вдруг потребуется, но его ни о чём никогда не попросит. Это же унизительно — обратиться к нему с просьбой после всего. Тем более когда он всем своим видом показывает, как ему на неё плевать. Да и не хотелось, конечно, чтобы кто-то узнал о том позоре, что творился в их семье.
Отчим мазнул равнодушно по Колесникову, когда тот проходил мимо них, и продолжил:
— Сережки носишь, которые я тебе подарил, — он протянул руку к её уху, но Мика успела отклониться.
Вспыхнула, прожгла его гневным взглядом. И тут же порывисто сняла одну серёжку, затем — вторую, протянула ему в кулаке.
Но отчим не взял, убрал руки в карманы, посмотрел на неё, прищурив глаза, и процедил:
— Одежду и обувь тоже будешь снимать?
Слова его хлестнули точно пощёчина. Скулы зарделись от бессильного гнева. Она в страхе оглянулась — Колесников уже успел отойти на несколько шагов, но всё же не так далеко. Хоть бы он не слышал эти постыдные слова!
Со злостью она швырнула в отчима несчастные серёжки. Ударившись о его грудь, они упали на тротуар.
В глазах Бориса Германовича тотчас полыхнула холодная ярость. Он стиснул на мгновение челюсти, но всё же сдержался. И заговорил вполне спокойно, лишь раздражение улавливалось в его голосе.
— Хватит уже показывать мне свой характер и устраивать дешёвые представления. Сказал же, разговор есть. Причина важная…
Мика смотрела на него волком, но не уходила. Пусть скорее скажет, что хотел, и уматывает.
А он, выдержав паузу, сообщил:
— Брат у тебя сегодня ночью родился, Микаэла. В три сорок. Кило шестьсот. Сын мой.