С легкой улыбкой, которая прямо-таки выстрелила ему в сердце, она сказала:
– Меня никто так не называл… ну, девочкой, только папа давным-давно, а теперь меня все боятся, кроме Ри.
Мурху фыркнул, хохотнул.
– Это я понимаю, – отозвался он. – Меня тоже все боялись, даром что я выше сержанта не дослужился, а все одно, рядовые и слова не смели сказать сверх установленного, и офицеры тоже не особо, хоть и глядели свысока, но не связывались.
Эдда подумала, что они говорят о разных вещах: вряд ли ее когда-нибудь боялись так же, как этого высокого мужчину с широкими плечами и насмешливым прищуром.
– Ты тоже колдун, как Орна? – помолчав, спросила Эдда.
– Э, нет, что ты. Я разве что огонек развести смогу или воду очистить заговором, не больше. А Орна у нас большой чародей, правда, на этой земле он никак не обвыкнет, не все выходит. Из-за чародейства его закрепы сильнее, чем мои.
– Как это?
– Те чары, которые нас обязывают хранить королеву, на Орне строже, и они изменили его. Ты посмотри, он спокойный какой, вежливый, улыбается эдак чуть что… а на самом деле, он тот еще черт, несдержанный и…
Мурху сдвинул брови, запнувшись.
– И… что? – переспросила Эдда.
– Да ничего особо. Характер у него тяжелый, говорю. Вроде как у него драконы в предках были.
Эдда поняла, что Мурху сам пожалел о том, что сказал, и, видимо, неловко умолчал о чем-то, касающемся его товарища. Эдда привыкла добиваться своего, и нужно было бы надавить на Вила сильнее, чтобы разузнать подробности, но отчего-то не хотелось. Она сменила тему:
– А как мы друг друга понимаем? Насколько вообще все там и тут разное?
– Ну, кроме того, что тут все на технике помешались, а там на магии, то ничего особо не различается. Растения похожи, звери-птицы всякие тоже. Я, правда, не большой знаток…
– А язык?
– Языки тоже разные, только тут Орна прицепил на нас заклятье-транслятор, и вам кажется, что мы говорим на вашем языке, а нам все понятно, что вы говорите.
– О, – сказала Эдда и замолчала.
***
Дорога вскоре привела их на окраину маленькой деревни, состоявшей из нескольких дворов, за которой снова начинались просторные, заросшие сухой травой пустоши, в которых коричневыми свечами торчали соцветья конского щавеля. Сосновый бор клином огибал деревню, и ровной стеной стоял дальше, вкруг пустоши.
Деревня была тихая, в чьем-то дворе кудахтали куры. Только два крайних дома казались обитаемыми: в палисадниках трепетали на слабом ветру яркими головками астры и хризантемы, в окнах блестели чисто вымытые стекла, остальные же дома заросли бурьяном, окна и двери были забиты досками.